— Кто собирается уехать? — Боржевский кончил разливать коньяк по рюмкам. — Мамаша, получите «румку».
— Надсмешник!
Она взяла полною рукою, с двумя звенящими браслетами, рюмку с подноса, и пригубила.
— Мы вас хорошо, чисто положим. Вы сами убедитесь.
Девицы тоже выпили и многие из них поспешили повторить.
Иван Андреевич, тронув Боржевского за плечо, настойчиво сказал:
— Мне пора.
Боль выросла еще больше, и хотелось, выбежав куда-то, долго и страстно рыдать. И оттого ему казалось, что нужно немедленно же уехать, пока не случилось что-то, когда возврат будет уже невозможен.
Лицо у Боржевского приняло раздраженно-презрительное выражение.
— Выйдемте.
Среди общего молчания они вышли в коридор.
Боржевский взял его под руку, сжав, точно клещами, и повел его в зал.
— Зачем же тогда было ехать? — шипел он, холодно и расчетливо глядя в глаза Ивану Андреевичу: — Ведь я здесь не ради веселия, а ради дела. Надеюсь, это понятно?
— Все это, может быть, и так, — сказал Иван Андреевич с ударением и стараясь говорить таким тоном, чтобы Боржевский не забывался, — но я полагаю, что цель в известном направлении достигнута.
— Вы думаете?
Боржевский нахально на него посмотрел.
— Если вы так полагаете, что у меня была именно такая цель, то поедем. Только уже тогда устраивайте вы сами. Вы думаете, что поехать прямо в бани или номера и позвать с собою первую попавшуюся женщину очень трудно? Только очень мало толку. Я привык работать наверняка. Сегодня и через неделю мы побываем здесь, посидим, покутим. А там, глядишь, и пригласим в семейные номера, присмотревшись и с ручательством. Я люблю солидно. Ну, пойдем к остальным. Здесь зорко смотрят, и, знай нашу цель, ни одна не пойдет. Дайте деньги — не пойдет.
— Отчего так? — удивился Иван Андреевич.
— А вот решите эту задачу.
Он вынул свою тряпку, раскрыл табакерку и понюхал табаку.
— Отчего вы думаете, что здесь уже не люди? А они, представьте, люди, и в этом смысле даже больше люди, чем прочие. Велите ей голой на площади протанцевать — протанцует, а фигурировать не пожелает. Я уж попробовал свой опыт в этом направлении.
— Гости! — доложил, внезапно войдя в зал, человек с рыжими усами. — Вы приказывали, Иван Антонович, предупредить.
— Пойдем!
Боржевский потащил Ивана Андреевича за собой.
— Остается! Коньяку ему.
Тоня подошла к Ивану Андреевичу вплотную, касаясь его грудью, выгнутой немного вперед, и держа руки по привычке за спиною. Лицо ее выражало усталость и скуку.
— Вы остаетесь у меня? — спросила она холодно, как чиновник.
По коридору пробежал человек с подносом, и все девицы, исключая Тони и девушки в турецких шароварах, вышли.
Боржевский поплотнее притворил дверь.
Иван Андреевич сел к раскрытому ломберному столу, на котором лежали игральные карты, и стал разглядывать комнату. Тоня подошла сбоку от него к комоду, над которым висело зеркало, и стала пуховкой из пудреницы пудрить лицо. Боржевский уселся напротив, на кровати, и посадил себе на колени турчанку, которая по-детски обвила его шею руками и внимательно, точно маленькая змейка, смотрела ему в глаза.
Обстановка Тониной комнаты была совершенно проста, даже бедна, и одеяло на кровати простое, белое, байковое. На стенах ни олеографий, ни открыток. Только на потолке зеленоватый фонарь, отчего все лица и предметы в комнате казались полуосвещенными, и это шло к ее серому платью и почему-то к ее движениям и светло-водянистым, злым и серьезным глазам.
— Однако Катька тебя здорово по щекам отлупила, — сказал Боржевский.
— Небось, и я ей здорово наклеила, — огрызнулась Тоня и повернула к Ивану Андреевичу веселое и беспечное лицо, густо запорошенное пудрою.
Ивану Андреевичу стало ее жаль, и он сказал:
— А вы давно… служите здесь?
— А кому какое дело? Вот не люблю, когда расспрашивают.
Она швырнула пуховку на комод, вытерла полотенцем брови и пальцы и хлопнула себя ладонями по бедрам.
— Готова! Придут такие, сядут и спрашивают: «как дошла ты до жизни такой?» Ну, и сразу видно, что цыпленочек.
Она сделала смешную гримаску, вытянув губы, как это делают детям.
— Я лучше вам погадаю. Хотите?
Она уютно подсела к столу и перетасовала карты.
— Как гадают замоскворецкие купчихи… Я ведь жила в Москве на Большой Якиманке…
Она быстро разложила карты и, изобразив наивно-скорбную мину, вздохнула.
— Плохо, мой голубь. Ждет тебя дальняя червонная дорога. Ты думаешь, она дорога настоящая, а она, вишь, дорога обманная… Через бубновый интерес…
— Брось, Тонька! Гадай, как следует, — приказал Боржевский.
— Марьяжное письмо и неприятность через замужнюю даму. Она ваша злодейка… Потом небольшая дорога через деньги.
Она смешала карты, налила себе и Ивану Андреевичу коньяку и чокнулась с ним.
— Вот когда выпью еще, тогда стану подобрее.
И она мягко и мгновенно прищурилась и кивнула ему головою.
— Ну-с, жила на Большой Якиманке. Как и что? Это, пожалуй, и неважно. Был у меня жених. У каждой такой, как я, был непременным образом жених.
Она посмотрела в сторону Боржевского, и они оба чему-то засмеялись.
— Это что же значит? — спросил Иван Андреевич.
Тоня разбросала по столу карты и с иронической серьезностью, подняв брови, спросила:
— Продолжать?
— Да, рассказ о вашей жизни.
В девушке было что-то недоговоренное. Она метнула на Ивана Андреевича сквозь узко прищуренные веки быстрый взгляд. И этот быстрый взгляд точно отнял что-то из его души. Резанул, как острое лезвие.
Она, высоко подняв локти, заложила руки за голову. И Иван Андреевич знал, что она думала сейчас о нем. Его душевная тревога передалась и ей.
«Расскажите все… не бойтесь», — хотелось ему попросить ее.
— Она смеется над тобой, Вася, — сказал Боржевский.
— Это, что я сказала, что у каждой такой девушки был жених? Нет, я не обманываю… Опять вам марьяжная дорога через эту самую даму.
«Это я, значит, поеду к Симе», — серьезно подумал с неудовольствием Иван Андреевич. Впрочем, как глупо! Неужели он начал верить картам?
— Ну-с, был у меня жених молодой купец… Было у него два дома, третий лабаз…
— Ой, врешь! — сказал Боржевский.
— Этот самый жених ко мне ездил и души во мне не чаял, — говорила она скороговоркой, точно это все было ненужное и маловажное, что надо было поскорее пропустить мимо, — а была у него до меня любовь, которую он скрывал от меня… барышня из благородного дома… Ну-с, узнала я про эту любовь и написала ей письмо. Так, мол, и так… Объяснила.
