— Зажгите свет… вот так… И в той комнате, рядом, тоже. Пусть будет везде светло. Я хочу света. Да, я хочу и буду жить. Ведь, папа, да?
XXVII
Пригнувшись сбоку к столу, Боржевский ласково говорил:
— По этой формочке пусть ваша супруга напишет прошение. От труда подыскивать свидетелей мы ее избавили. Ей достаточно будет приложить настоящий частный акт, составленный мною в качестве ее частного поверенного, — и вся мура. Дельце, можно сказать, обломали. К прошению истицы должна быть приложена копия, и уже консистория означенную копию перешлет вам, как ответчику.
Иван Андреевич взял вчетверо сложенный лист и прочел:
«Частный акт.
Жена надворного советника Серафима Викторовна Дурнева, подозревая своего мужа надворного советника Ивана Андреевича Дурнева в преступлении против святости супружеского ложа, поручила мне — частному поверенному поручику в отставке Савелию Максимовичу Боржевскому актовым порядком установить факт его прелюбодеяния.
Следя за г. Дурневым, я 14-го ноября 19** г., удостоверился, что он с женщиной легкого поведения проехал в «Столичные» номера на Варнавинской улице, в дом № 14. Записав № дома и № кабинета, в который они вошли, я отправился за подговоренными ранее свидетелями: тульским цеховым Порфирием Мироновым Кухарниковым и полотером номеров Кузьмою Антоновым Козловским (он же Антонов) и вместе с ними вернулся обратно.
Беспрепятственно дойдя до занимаемого г. Дурневым с его дамой кабинета, мы открыли дверь, которая оказалась незапертой, и вошли все одновременно…»
— Как нелепо, — сказал Иван Андреевич, — «дверь оказалась незапертой». Как этому могут поверить на суде?
Он насмешливо пожал плечами.
— Обычная форма. Сотни прошений проходят ежегодно.
— И всегда дверь оказывается незапертой?
— Вам угодно опять смеяться? — сказал Боржевский, положив руку на документ.
Иван Андреевич вежливо, но настойчиво освободил бумагу от его руки.
— Видите ли, я, конечно, новичок в этом деле, но меня удивляет лицемерие святых отцов, производящих «по всей строгости закона» судебное следствие. Уж если формалистика, то формалистика.
— И смею вас заверить, что следствие всегда производится по всей строгости закона. Малейшее упущение, и свидетели могут поплатиться арестантскими ротами. Суд входит в детали. Ведь это у нас в публике такой легкомысленный взгляд: в консистории, мол, на это смотрят, как на формалистику. Да вот сами увидите. Да и как может быть иначе? Состав суда все протоиереи, бывают и митрофорные.
— И дверь все-таки каждый раз оказывается незапертой?
Иван Андреевич, отложив бумагу в сторону подальше от Боржевского, хохотал, уже не сдерживаясь.
— Смейтесь, смейтесь… Подайте назад бумагу.
— Ну, ну, комедия!.. Так «митрофорные», говорите? Ведь тут же ложь самым откровенным образом бьет в глаза!.. «Которая оказалась незапертою», — прочитал он опять, вытирая выступившие от смеха слезы.
— А, по-моему, тут даже нисколько нет ничего смешного, — говорил Боржевский, глядя боком, и лицо у него стало серо-желтым, — откровенно говоря, духовных лиц даже пожалеть можно. Разве они, конечно, не видят? Служба! Ничего не поделаешь.
— Пожалеть… Служба… — хохотал Иван Андреевич, чувствуя наслаждение от того, что Боржевский сердится.
— А кто вам мешает, господа, вести честный, семейный образ жизни? Захотели нарушить святость брака, так и полезайте в грязь.
— Но протоиереи-то, протоиереи здесь при чем? Ах, эта предательская, никогда не запирающаяся дверь. Ну, ну… что дальше?
— Протоиереи при чем?
Боржевский презрительно-брезгливо смотрел на Ивана Андреевича, и это его смешило еще больше.
— Протоиереи вот при чем: священник вас венчал, он должен и развенчивать.
— Но почему должен непременно священник?
Боржевский придал лицу возвышенно-строгое выражение.
— Слыхали, сказано: «Тайна сия великая есть»? Да вы не смейтесь. А то я не стану говорить. Бога-то все-таки не следует, господа, задевать. Нехорошо, батенька.
— Ну, я не буду смеяться. Объясните.
Ивана Андреевича занимало, что Боржевский пустился в философию.
Боржевский побарабанил согнутыми пальцами по столу.
— Тайна сия великая есть. Что же тут непонятного? Велика и значит: велика. Тайна, то есть означает — таинство… собственно, таинство брака. Это не полбутылки в ренсковом погребе купить. Небось идете к священнику, а не еще куда-нибудь. Не ко мне.
Он сделал еще более строгую и значительную мину.
— А почему? Потому что тут обнажается естество.
— То есть, как это?
— Обнажение естества. Скоту, конечно, все едино, а человеку это не может быть так. Иначе бы все венчались у ракитова куста. У дикарей и то на этот счет есть свой порядок: приходит их шаман и шаманит. Значит, иначе нельзя. Вот к этому и говорится: «Тайна сия великая есть».
Он поднял указательный палец с желтым ногтем.
— Что-то мутно, — сказал, смеясь, Иван Андреевич, — вы — плохой богослов.
— Все может быть. А только вы обратите внимание, что это явление повсеместное. Значит, так надо. Ведь тут корень жизни. «Аз же глаголю во Христа и во церковь». И вот вы приходите к попу: смотри-мол! Я чист перед всеми. Я согласился с нею, она со мной. Венчай — и в отделку. Значит, он выходит как бы свидетель перед людьми и Богом. Так я понимаю? Теперь обратный случай: обет супружества нарушен, тайна раскрыта, а естество остается закрепленным. Значит, выходит: венчай наизнанку. Кто венчал, тот и развенчивает. Гражданская власть этого никак не может сделать.
— Это уж, простите, какая-то черная месса, обедня наизнанку, — сказал Иван Андреевич. — Какое-то кощунство.
— Не кощунство, а обратный ход таинству. И для этого должно присутствовать духовное лицо. «Властью мне данной аз разрешаю». Небось, слыхали? Да уж вы, батенька, лучше не вдавайтесь в рассуждения. Не глупее нас люди жили и живут на свете.
Иван Андреевич продолжал читать в бумаге.
«Вошли мы одновременно».
— «Одновременно» пишется потому, чтобы свидетели не показывали разное. А то нет ничего легче сбиться.
Боржевский вздохнул.
— Теперь пошло в особенности строго. Конечно, никому не охота разыгрывать пустую комедию, а тем более — духовному лицу. Да вот увидите.
Иван Андреевич, чувствуя, что внезапная краска заливает его лицо, быстро читал:
«На двуспальной кровати, стоящей у стены, налево от входа…»
— Ведь это же гадость! — крикнул он.
Боржевский, наморщив нос, нахально улыбался.
