Твой любящий тебя Иван».
На другой день он выслал ей для подписи все бумаги.
С тех пор у него было такое чувство, точно он попал в глубокий, стремительный водоворот и его затягивает воронкой вниз.
XXVIII
Лида, когда к ней вошел сегодня Иван Андреевич, по обыкновению, сидела в кресле у окна. Но кресло было незнакомое, странно высокое, с большой спинкой.
— Я на колесах! — крикнула она и повернула, взявшись здоровою левою рукою за одно из больших колес с боку. — Эту игрушку мне купил папа.
Она сделала крутой поворот и бесшумно выехала на середину зала. Правая парализованная рука как всегда неприятно-неподвижно лежала у нее на коленях. Глаза неестественно смеялись, но щеки были мертвенно бледны и волосы тщательно причесаны.
Сделав еще несколько поворотов по комнате, заставляя катающееся кресло объехать вокруг, она подъехала к Ивану Андреевичу.
— Ну, теперь поцелуй.
Она подставила ему по-детски щеку.
Печальный, он поцеловал ее в щеку, потом в губы.
Его беспокоила мысль, что она навсегда останется в таком психическом и физическом состоянии.
Сегодня Лида была к тому же особенно оживлена, что указывало на то, что вечером ее опять ожидает истерика.
— Неужели я никогда не буду в состоянии больше тебя обнимать? — спросила она капризно и тотчас же засмеялась. — Я буду тебя обнимать вот так… одною рукою. А передвигаться можно и в кресле. Правда ведь?
Ей хотелось, чтобы он разделял ее настроение.
— Пожалуйста, только без печальных мин. Знаешь, как странно: сегодня мне так определенно показалось, что я стала какая-то совсем другая… Точно какая-то дурочка. Я боюсь даже, не сошла ли я с ума. Мне вдруг припомнилась наша старая яблоня, которая посохла вся, кроме одной веточки, и я подумала: какая эта яблоня все-таки счастливая. Понимаешь, как странно: сегодня мне так определенно показалось, что если бы ото всей меня осталось бы в живых, например, один только глаз, или одно ухо, или даже всего только эта рука, — я бы все-таки страстно желала жить. Вот так…
Она взяла Ивана Андреевича за руку.
— Я бы ощущала твою руку и была бы счастлива.
Отвернувшись, она вытерла слезы.
Долго прозвонил звонок.
— Кто это? — заволновалась она.
— Клавдия Петровна, — осторожно доложила Глаша.
И тотчас же в комнату ворвалась Клавдия. Она была вся жутко черная от черного платья и такой же шляпы.
Увидев Ивана Андреевича, она на мгновение смешалась, потом все-таки кинулась к Лиде и страстно обняла ее.
Лида смотрела на нее с суеверным страхом. В ней поднялось неопределенное неприятное воспоминание. Нехотя она ее поцеловала и сухо-враждебно сказала:
— Здравствуй.
Клавдия на мгновение оторвалась от нее и церемонно поклонилась Ивану Андреевичу. Глаза ее внимательно остановились на нем.
Из деликатности он вышел.
Клавдия взяла Лиду за руки и долго с затаенным наивным страхом смотрела ей в глаза.
— Как ты решилась, Лида?
Лида не знала, что ей сказать. Ее присутствие мучило ее. Вдруг отчетливо вспомнилось это гадкое ночное посещение: офицерская фуражка с желтым околышем, Сергей Павлович, фотография Бланш, пощечина.
Она устало закрыла глаза.
— Тебе тяжело вспоминать?
— Не надо об этом говорить, — попросила Лида.
Она понимала, что Клавдию привело к ней одно любопытство, и не знала, как избавиться от нее.
— Что у тебя нового? — спросила она и тотчас же испугалась своего вопроса.
Наверное, Клавдия скажет сейчас какую-нибудь пошлость. Она почувствовала мурашки в онемевшей руке. Ей хотелось крикнуть: «Уйди!»
Клавдия сделала страдальческую мину:
— Ах, что может быть у нас нового? Это-то и ужасно, что нет и не может быть ничего нового. Я так сочувствую тебе…
Она многозначительно пожала Лиде руку.
— Отчего она у тебя такая неподвижная?
— Так.
В глазах Клавдии опять мелькнул наивный животный страх. Она оглянулась и внимательно оглядела стены, точно на них тоже было написано что-то страшное. Потом с любопытством посмотрела на Лиду. Глаза ее сузились. Пригнувшись к самой ее щеке, она спросила:
— А это очень страшно, Лидуся?
Лида отрицательно покачала головой. Клавдия замолчала; очевидно, думала о чем-то своем. Потом Лида почувствовала, как ее ресницы дрогнули на ее щеке.
Она подняла комочек платка к глазам, и вдруг ее полные короткие руки обвили шею Лиды.
— О чем ты? — спросила Лида.
— Какая ты счастливая, Лидка.
— Я? Счастливая? Но почему?
— Ты можешь все. Ты не знаешь колебаний. Если бы я только могла, как ты…
Она не договорила.
— Ах, эта ужасная жизнь… Ты можешь больше, чем кто-либо, сейчас понять меня. Я тоже сейчас близка к тому же самому… Так близка, но только…
Она в упор, зловеще поглядела на Лиду. У нее были какие-то новые, нехорошие мысли.
— Это так… пройдет у тебя, — сказала Лида, стараясь освободиться от ее объятий и чувствуя неприятную дрожь в теле.
— Или… или я что-нибудь сделаю с ним… с Сергеем.
Клавдия сидела выпрямившись. Лоб ее был угрюмо нахмурен.
Пальцами она рвала и дергала платье.
Лида с трудом превозмогла в себе мучительное чувство тошноты. Ей казалось, что еще мгновение, и она дико закричит ей, чтобы та убиралась. Лихорадка била ей плечи и хотелось безумно и неутешно рыдать.
— Знаешь, я сегодня что-то устала, — сказала она, стискивая зубы. — Ты меня извини.
— Да? Я сейчас уйду.
Но она продолжала сидеть. Лида ее ненавидела.
— Я потребую развода, — наконец, сказала Клавдия. — Не правда ли, это будет самое лучшее? Как ты думаешь?
Лида не отвечала. Ей было ужасно, что все ушли и оставили ее на произвол этому гадкому, вульгарному существу.
— С какой стати ты обо всем этом рассказываешь мне? — вспылила она. — В таких вещах нельзя давать советы.
— Ты, я знаю, презираешь меня, — сказала Клавдия покорным голосом. — Я сама себя презираю… За отсутствие решимости, кривлянья, позу… Ах, Лидка!
Она заломила руки.
— Если вспомнить, какими мы были чистыми, хорошими, когда были девушками… Впрочем, ты и теперь осталась такою же… Мужчины нас портят… О!..
Она судорожно передернула плечами, точно вспомнила что-то отвратительное.
