— Ба-ба! — сказал он в ужасе.
Должно быть, он чересчур вытаращил глаза, потому что девушка опять рассмеялась. Но он никак не ожидал, что щетина на небритых долго щеках и подбородке до такой степени безобразно у него отросла.
Это привело его в отчаяние.
— Кто ко мне вчера приходил? — спросил он, страдая. — Пожалуйста, никого не пускайте.
Ему хотелось плакать. Черт знает, что такое! Они, пожалуй, еще пустили бы Бланш. Ведь эти канальи способны на все.
Он выпростал из-под одеяла верхний край простыни и натянул его себе на нижнюю часть лица.
Девушка смеялась.
— Вам будет душно.
Сергей Павлович продолжал рассматривать в зеркале остальную часть лица. Глазами он остался доволен. Глаза ему никогда не изменяли во всех случаях жизни.
— Позовите парикмахера, — наконец, сказал он слабым голосом и выронил зеркальце из рук.
— Хорошо-с, я спрошу. — В голосе девушки была добродушная ирония.
Она с трогательною заботою поправила ему подушки.
— Кто ко мне вчера приходил? — спросил он опять, волнуясь.
— Барыня вчера не были.
— Почему? — спросил он испуганно.
Она запнулась.
— Этого мы не знаем.
Нагнувшись над ним, она оправляла его ложе.
— Милая, скажите, — попросил он, придав глазам то убедительное выражение, на которое женщины обычно сдавались в пустяках.
— Вам не велено говорить, — шептала она, слабея.
Он знал, что она радуется тому, что он очнулся и она с ним говорит.
— Вам сразу стало лучше, — сказала она. — Только вы зачем много говорите и беспокоитесь?
Он покосился на ее пышную грудь. Она чуть-чуть покраснела, но продолжала наклоняться над ним. Теперь он ясно разглядел, что у нее были почти белокурые волосы при густых, темных бровях и карих глазах. Нос слегка вздернутый и крупные губы.
— Скажите, бобочка, — допытывался он.
Страх за судьбу Клавдии пронизывал его скверною зябкою дрожью. Вдруг стало тошно и захватило дыхание.
— Она арестована? — спросил он, стараясь прочитать что-нибудь в ее лице. — Ангел мой, скажите.
Она нагнулась близко-близко к его лицу, почти касаясь своими губами его губ, и строго сказала:
— Да-с… Только вы, барин, не выдайте меня… У нас вчера так болтали…
Он дал ей глазами знать, что не выдаст. Она отошла от постели и посмотрела еще раз, все ли хорошо оправлено.
— Значит, теперь насчет только парикмахера. Это уже как доктора, — добавила она печально.
— Пупочка! — сказал он еще раз и послал ей воздушный поцелуй.
Он стал думать о Клавдии, и его до крайности бесила мысль об ее аресте. Она старался представить себе ее лицо, каким помнил его в бреду, когда она говорила:
— Скоро, скоро!
Но в ее лице были тогда только преданность, страдание и любовь.
Как ее смели арестовать? Он начал беспокойно метаться по постели.
… Девушка стояла над ним и тревожно говорила:
— Нехорошо, барин, нехорошо. Вот у вас опять температура.
Лицо ее было в красных пятнах. Глаза заплаканы.
— Вот теперь вам опять хуже. Смотрите: повязку свою сбили набок.
Он улыбнулся ей.
— Я спал.
— Как же… Коли будете себя так вести, я никогда не стану с вами разговаривать. Лежите, коли так, и молчите… Сейчас доктора придут.
Она замолчала, точно не решаясь еще что-то прибавить.
Он вопросительно посмотрел на нее.
— Лежите уж.
Громко разговаривая, вошли два доктора.
Их заботило внезапное повышение температуры. Они долго переговаривались об этом обстоятельстве.
— Вас что-нибудь волнует? — спросил главный доктор и внимательно уставился через очки.
Сергей Павлович понимал, что у этого человека есть нехорошая затаенная мысль. Ему хотелось крикнуть доктору, что он — сыщик. Но он сдержался и сказал, неприязненно усмехнувшись:
— Какое это имеет отношение к медицине?
— Такое, что вам не следует теперь волноваться, — сказал сухо и резко помощник.
Оба эскулапа внимательно и выразительно посмотрели друг на друга.
— Ваша рана нанесена, по заключению врачей, не вами самими, — сказал старший. — Что вы можете нам сообщить по этому поводу?
— То, что эта ложь меня возмущает…
Сергей Павлович закрыл глаза и добавил чуть слышно сквозь зубы, хотя ему хотелось крикнуть:
— Кому понадобилась эта клевета?
— Пусть войдет, — сказал главный доктор помощнику.
Послышались в коридоре шаги, и вошло несколько человек, в том числе один в полицейской форме.
Сергей Павлович болезненно пошевелился. Потом ему стало смешно.
Кто и что может сделать Клавдии, если он этого не захочет? Черт знает, какое нахальство! Это их личные супружеские счеты! Скажите! Они решили заступиться за него! Интересы общества! Как громко!
Молодой человек посредственного вида, с пробором посредине головы a la tango, раскрыл черный, вдвое согнутый портфель и, видимо, приготовился спрашивать.
— Да, я сам, — сказал на его вопрос Сергей Павлович. — Не считаю нужным давать отчета; впрочем, я сделал это потому, что мне изменила любимая женщина.
— Ваша жена?
— Нет.
— Вы можете представить какие-либо доказательства?
— Но зачем?
— В данный момент следствие на основании медицинской экспертизы привлекло к ответственности вашу жену.
Сергей Павлович по привычке хотел выразить недоумение пожатием плеча и вскрикнул от боли.
— Это — физическая боль, — сказал главный доктор. — Необходимо окончить допрос.
Сергей Павлович вспомнил о письме Бланш.
— Там… мое платье, — попросил он.
— Вас беспокоит содержимое его карманов?
Следователь с готовностью полураскрыл портфель.
Вдруг сделалось необъяснимо худо. Поднялись невыразимые боли в боку.
Младший доктор взял пульс.
— Желательно окончить допрос, — сказал он.
Сергей Павлович отрицательно покачал головой.
— Там… лилового цвета письмо… цвет отставки… Прочтите…
Сделав последнее усилие, он добавил:
— Глазовский…
И тотчас закрыл рот пальцами.
