– Мои дорогие дети, поздравляю вас с праздником. Сегодня седьмое ноября. Я вырос в стране, где этот день почитали чуть не главным днем года. Два наших народа пережили страшные напасти. Немцы – нацизм, мы – большевизм. Оба режима оставили незаживающий рубец на историческом теле человеческой цивилизации. И вожди этих режимов с одинаковым упорством уверяли, что действуют на благо своих народов и всего человечества в целом. Вам повезло так же, как и студентам моей страны. Вы можете изучать великое культурное наследие наших предков без оглядки на идеологию общественного строя. – Арташес Арамович хорошо подготовился. Он видел, что ребята слушают его с интересом и все больше увлекаются ходом его лекции. Но в аудитории находилось только часть профессора Теровосяна. Переключить себя целиком ему не удавалось. Продолжал мучить вопрос, правильно ли он поступил?
В последнюю ночь перед вылетом из Москвы армянин так и не уснул. Перед глазами стояла картинка с монитора. Одинокая фигурка Себастьяна Коха в огромном зале международного аэропорта. Потом эти два парня. Изображение увеличили. Арташес Арамович даже разглядел выражение лица Коха. Немец сначала удивился появлению молодых людей, затем обрадовался им. У Теровосяна дрогнуло сердце, когда парни взяли Коха под руки и куда-то повели. На другой пленке он увидел и машину, куда они усадили немца. Но разглядеть лиц при уличной съемке не удалось. Даже номера машины камера не запечатлела. Только общие контуры.
– Да, друзья… – Продолжал москвич свою лекцию: – Как это не парадоксально, многие деятели культуры поддержали большевистскую революцию. Причем не второстепенные ее представители, а звезды. Великий русский поэт Александр Блок с восторгом встретил переворот и призывал лить кровь буржуазии. И в результате погиб сам. Судьба Максима Горького тоже трагична. – Слово «трагично» опять напомнило Теровосяну о своем немецком коллеге. И снова мысли его начали раздваиваться.
Перед отлетом он принял решение молчать, пока не разберется сам. Утром, за час до выезда в аэропорт, Арташес Арамович спустился к почтовому ящику. Он достал кипу газет, два научных журнала, оставил ключ от почтового ящика лифтерше, чтобы та вынимала корреспонденцию во время его отсутствия, и поднялся к себе. Быстро просмотрев все, что принес, он заметил конверт. Почувствовав странное волнение, взял его в руки. Почему конверт его взволновал, он понял только в самолете. Сидя в кресле, он анализировал все связанное с этим письмом и вспомнил – подобный конверт он уже получал. Это было послание Коха, в котором немец вручал ему официальное приглашение от своей кафедры. Тот конверт и его содержимое Теровосян отдал начальнику с Петровки. И теперь, получив подобный, распечатал его дрожащими руками. Пережив сейчас заново это ощущение, Арташес Арамович испугался. Испугался тишины, царившей в аудитории. Он задумался и прекратил лекцию. Двадцать четыре глаза с возрастающей тревогой смотрели на замолчавшего мэтра.
– Простите, друзья. – Он заставил себя улыбнуться и вспомнить, о чем говорил: – Да, это очень странный парадокс нашей российской истории, а в частности литературы. Сей феномен ярко прослеживается с начала девятнадцатого века. Тогда и начал формироваться знаменитый тезис «Поэт в России больше, чем поэт». Литераторы, недовольные монархией, разрушали ее с завидным постоянством. Горький всего лишь один из них. А общество, едва освободившись от крепостного права, к демократии не успело подготовиться. Зато научилось убивать, громить и жечь… Что, согласитесь, гораздо проще и быстрее, чем добиваться своих целей законными демократическими средствами.
Теровосян закончил свою первую лекцию в немецком университете под аплодисменты. Двенадцать студентов стоя аплодировали профессору из Москвы. Паузы во время его лекции они восприняли как странную особенность ученого уходить в свои мысли. Что только добавило в их глазах ему шарма. Оставшись в аудитории один, Теровосян собрал листки с тезисами, на которые во время лекции ни разу не посмотрел, и уселся в кресло. Сегодня он мог праздновать победу. Прочитать лекцию, заслужившую овации, в том состоянии, что он пребывал, достойно восхищения. Но радости от победы профессор не ощутил. По расписанию, сегодня коллеги с кафедры устраивали в его честь небольшой банкет. Здесь знали, что с Кохом в Москве что-то происходит. Кох ни разу не позвонил коллегам и не написал им ни строчки. Но настоящей беды в этом никто не видел. Кох ехал в Москву к своей возлюбленной, и этим его невнимание вполне объяснялось. Арташесу Арамовичу надлежало решить, говорить ли им правду или воздержаться до конца расследования. Если раньше он был уверен, что поделится страшными подозрениями о судьбе Коха с его коллегами, то теперь, получив от него письмо, как поступить, сомневался.
В конверте, который он перед вылетом раскрыл дрожащими руками, лежал листок компьютерной распечатки, подписанный Себастьяном Кохом. Арташес Арамович помнил весь текст дословно. «Дорогой друг, прости моя невнимание. Но ты сам мужчина и, надеюсь, сумеешь меня понимать. Мы с Людмилой отправились в небольшое путешествие. Когда ты вернешься назад, мы обязательно будем встретиться. Желаю тебя, удачи в Дюссельдорфе. Твой Себастьян Кох»
Хотя немецкий профессор раньше армянину частных писем не писал. Он имел электронную почту и посылал московскому коллеге свои статьи из научных журналов. Поэтому сама форма в виде компьютерной распечатки Теровосяна не удивила. Но подозрение, что письмо написал не Кох, у него возникло сразу. Причиной тому послужила орфография. Грамматические ошибки такого плана немецкий коллега сделать не мог. Себастьян блестяще владел языком. Причем в отличие от многих русских мог разложить любое предложение, указав, где прилагательное, где существительное, а где глагол. О падежах и суффиксах в русском языке немец мог читать отдельные лекции. За одно «Прости моя невнимание» он отлучил бы своего студента от кафедры.
Первым порывом Арташеса Ивановича было позвонить Волкову на Петровку. Но, поразмышляв немного, решил воздержаться. Вдруг в быту дюссельдорфский профессор вовсе не так щепетилен в орфографии. Все-таки он немец, и русский язык для него всего лишь профессия. А любовь туманила и не такие светлые головы. Теровосян вспомнил свой телефонный разговор с Катрин Штольц. Женщина защитила диссертацию на кафедре профессора Коха, но она говорила не «позвонить», а «сделать звонок». С точки зрения правил грамматики, так сказать по-русски можно. Но с позиции стилистики языка это грубая ошибка. Кто знает, вдруг письмо написал все же Кох? Что если немецкий ученый и впрямь жив и счастлив? А Теровосян поднял шум и поставил на ноги своих знакомых и милицию? Сам факт, что немца встретила не невеста, а два молодых парня, еще ни о чем не говорит… Арташес Арамович решил сначала проверить свои сомнения, а потом бить тревогу повторно. Для этого ему надо было увидеть несколько личных писем Коха на русском языке.
– Господин профессор, все вас ждут. Почему вы не спускаетесь? Машина внизу. – В дверях стояла госпожа Штольц и улыбалась.
– Здравствуйте Катрин, я только что о вас думал… – Признался Арташес Арамович и послушно отправился за женщиной. Как ему вести себя на банкете в честь собственной персоны, москвич так пока и не решил.
* * *
