– Меня интересует, сколько лет профессору и известному критику Мюллеру и жив ли он? Еще меня интересует, не вступил ли сей уважаемый владелец коллекции авангарда в брак? – В том же темпе, что выдавал информацию Борис, задавал вопросы Ерожин.
– Совсем недавно Фридрих Эдуардович отмечал свое восьмидесятилетие. Он жив, здоров и до сих пор читает лекции в университете. Его квартира находится на спец охране, и никаких чп с коллекцией его картин и мебели не зарегистрировано. О личной жизни владельца коллекции ко мне свединей не поступает. Подобная информации в компетенцию нашего отдела не входит. – Отчеканил Терехов.
– Принято, товарищ майор. – Улыбнулся Петр Григорьевич, пожал молодому человеку руку и быстро вышел из кабинета.
Илью Самсоновича не уводили в камеру, потому, что у Ерожина оставался к нему один вопрос. Петр Григорьевич хотел знать, каким образом на даче в Барвихе среди покупателей оказался главный инженер автобазы. Вернувшись в кабинет Абашина, подполковник подошел к задержанному и гаркнул ему в ухо:
– Где, и при каких обстоятельствах вы познакомились с Павлом Павловичем Тихомировым.
Илья Самсонович быстро заморгал своими маслеными цыганистыми глазками и растерянно ответил:
– Тихий, один из самых богатых собирателей живописи. У него в загородном доме вторая Третьяковка. Его все галерейщики знают.
Ерожин кивнул, и быстро попрощавшись с начальником отдела «по раскрытию хищений культурных ценностей», выбежал в коридор. Но Абашин его остановил:
– Вы хотели иметь фото Марыси. – Улыбнулся полковник.
– Да, хотел. – Обрадовался Ерожин и получил целый набор портретов красавицы в анфас, фас и профиль. Петр Григорьевич поблагодарил и пулей вылетел из кабинета. Он торопился в другой отдел к полковнику Боброву.
– Никита Васильевич попроси своих орлов связаться с московскими загсами и выяснить, не женился ли в последнее время, или не подал ли заявление о вступлении в брак, профессор Фридрих Эдуардович Мюллер одна тысяча девятьсот двадцать первого года рождения. – Закричал Ерожин, ворвавшись к Боброву.
– Что ты орешь? У нас ловят убийц, а не брачных аферистов. – Возмутился полковник.
– Как раз убийство я и пытаюсь предотвратить. – Заверил Петр Григорьевич.
Бобров покачал головой, но вызвал своего сотрудника и проверить московские загсы на предмет женитьбы профессора Мюллера распорядился.
– Чай пить будешь, Пинкертон? – Предложил Никита Васильевич и Ерожин с удовольствием согласился.
– Я бы и от бутербродика одного, другого не отказался. – Добавил он жалостно.
– Дома совсем кормить перестали? – Проворчал Бобров и полез в свой холодильник.
– Некому кормить. Надя только в воскресенье вечером прилетит. А одному дома кулинарить тоска. – Сообщил Петр Григорьевич, с удовольствием наблюдая как на столе появляется ветчина, сыр и масло.
– Хлеба нет. Галетами перебьешься. – Предупредил Бобров и пошел заливать чайник. Ерожин выпил стакан чая и быстро умял два бутерброда. Он хотел чаепитие повторить и уже потянулся к чайнику, как появился Дима Вязов и доложил, что профессор Мюллер Фридрих Эдуардович вчера вступил в законный брак с гражданкой Голиковой Татьяной Петровной в присутствии свидетелей Марыси Вацловны Шагровой и Александра Владимировича Афонина.
– Черт, давайте срочно адреса «молодоженов». Этот профессор подписал себе смертный приговор. – Сказал Ерожин, и с грустью поглядев на оставшийся сыр и ветчину, достал свой блокнот.
– Похоже, что ты прав, твоя Марыся опять проявилась. – Задумчиво проговорил Никита Васильевич: – Брать ее не за что. Где состав преступления? Вот если бы ты раскопал ее причастность к убийству Кирилла Понтелеева, мы бы ее загребли с нашим удовольствием.
– Я затеял один эксперимент. – Признался Ерожин.
– Может, поделишься с официальным следствием? – Проворчал начальник отдела.
– Не только поделюсь. Мне нужна на вечер группа захвата. – Попросил Петр Григорьевич и поведал Боброву свой хитроумный план.
– Думаешь, сработает? – Оптимизма затея Ерожина у Боброва не вызвала.
– Думаю, что нет. Хитра стерва. Но попробовать надо. Зато с дедом на этот раз у нее номер не пройдет точно. – Зло заметил Петр Григорьевич и, пожав руку Боброву, вышел из кабинета.
* * *
Станица Горохово растянулась на многие километры по высокому берегу быстрого Дона. Раньше, во времена Советов население станицы делилось на три колхоза. Одних свиней держали на фермах около двадцать тысяч голов. Колхозное стадо рогатого скота тоже насчитывало около восьми тысяч, не считая молодняка. Это были зажиточные крепкие хозяйства, потому что имели и пашню, и заливные луга в пойме мощной и полноводной реки и налаженную кормовую базу. При демократии колхозы развалились. Колхозное начальство, разворовало все, что можно украсть, оставив колхозников ни с чем, само превратилось в местных капиталистов. Большинство новоявленных богатеев быстро разорилось, пропив легкие ворованные деньги, некоторые уехали неизвестно куда. Но кое кто процветал, держа вдоль оживленной трассы, связывающей Юг России с ее центральной частью, магазины, лавочки и ресторанчики. Простые крестьяне перебивались кое как натуральным хозяйством, снимая, с приусадебных участков все, что родит добрая южнорусская земля, да доили коровенок. Благо колхозных пастбищ не стало, и личный скот в выпасе никто не ограничивал.
Ольга Митрофановна Коляжная жила не лучше и не хуже других. Держала десяток уток, дюжину кур с петухом, на цепи хромую нечесаную дворняжку Трезора со злобными слезящимися глазками и корову по кличке Зорька. Жила женщина на самом краю станицы одна, потому что сын ее женился и перебрался к супруге в город Большой Мамон, за двадцать пять километров от станицы. Там были и школы и детские сады и даже поликлиника. Никакой общественной или поденной службы Ольга Митрофановна не знала. Жила она бедно, да вольно. Единственным обязательством, для нее, как впрочем, и для всех владельцев крупного рогатого скота, являлось обязательство в очередь пасти общественное стадо. Это стадо состояло из тридцати голов и принадлежало крестьянам одного края станицы Горохово. По негласному договору стадо пасли по левую руку Дона, и водили его по кругу вдоль берега, через рощу, засохшее болото и возвращали к станице по пологому спуску. Порядок этот устоялся, и маршрутов своих пастухи годами не меняли. Ольга Митрофановна страдала хромотой и для нее пастушья работа была весьма обременительна. Выпадала очередь их двору примерно раз в месяц, как раз по числу коров и женщина обычно на эту работу вызывала из города сына. Но неожиданно, сосед Иван слег с ревматизмом и очередь ее сильно сдвинулась. Ольга Митрофановна пошла к соседу и пол дня колдовала над ним. Коляжная в станице славилась своими лекарскими талантами и ворожбой. Ведьмой или колдуньей ее никто не называл, но пристального темного взгляда женщины односельчане побаивались. Мужа у нее никогда не было, и откуда взялся сын Андрей, оставалось тайной.
