– Не я же спалил отбивные, – напомнил Ерожин.
– Петя, ты хоть один раз можешь без этого? Ну только один?
– Один, наверное, могу… – неуверенно согласился Петр Григорьевич и усадил жену за стол.
Поглядывая на молодую супругу в вечернем платье, Ерожин про себя поносил последними словами проклятые отбивные и, чтобы отвлечься и выполнить просьбу Нади о воздержании, решил перейти к делам:
– Сегодня Грыжин показал мне наш будущий офис. Там нужен большой ремонт.
– Ты хочешь, чтобы я помогла клеить обои? – спросила Надя, уплетая бутерброд с ветчиной.
– Обоями не отделаешься. Нужны деньги, и я хочу попросить их у тебя взаймы.
– Ты уже говорил по телефону. Я думала, ты шутишь, – Надя с удивлением посмотрела на супруга. – Где я тебе возьму денег? Отец сам, как ты догадываешься, на мели. Да и не хотела бы я просить у родителей.
– Тебе ни у кого не надо просить. Ты богатая, – усмехнулся Петр Григорьевич. – Может, я и женился на тебе по расчету.
– Хватит морочить голову. Никогда не пойму, смеешься ты или говоришь серьезно.
Петр Григорьевич встал. Вышел на кухню и взял оттуда табуретку. Забравшись на нее, открыл дверцы стеллажа. На свет появился пыльный кейс. Ерожин протер кейс влажной тряпкой и вернулся к столу. Надя с удивлением следила за манипуляциями супруга.
– Вот твои деньги, – сказал Ерожин и раскрыл кейс. В нем лежали пачки стодолларовых банкнот, перетянутые резинками.
– Что это? – не поняла Надя.
– Деньги, валюта. Я однажды занял у тебя сто долларов. Тогда других денег в кармане не оказалось, но с первой зарплаты вернул. С тех пор они тут и лежат, – пояснил Петр Григорьевич и наполнил бокалы. – Давай выпьем за мою богатенькую женушку.
– Подожди, Петька! Можешь ты по-человечески все объяснить?
– Могу, но сначала выпьем.
Надя, задумчиво глядя на содержимое кейса, подняла свой бокал:
– С тобой не соскучишься, милый.
Ерожин понял, что тоже хочет есть, и набросился на еду, будто увидел ее только сейчас.
– Могу я все же узнать, что все это значит? – поинтересовалась Надя, дождавшись, когда Ерожин расправится с заметной частью закусок.
– Это деньги твоего отца. Ты можешь делать с ними, что захочешь. Мне на ремонт офиса надо тысяч шесть. Не хочу, чтобы Грыжин тратил только свои. Если наше дело пойдет, верну быстро. Нет – придется тебе ждать. А не пойдет совсем – ты их потеряешь. Решай.
– Откуда у отца деньги? Он зарплату сотрудникам два месяца не платил, – удивилась Надя.
– Причем тут Аксенов… Я говорю о твоем родном папочке. Его нет в живых. Это твое наследство.
– Ты говоришь о том узбеке, который бросил Шуру? – спросила Надя.
Теперь уже вытаращил глаза Ерожин:
– Откуда ты знаешь Шуру?
– Почему тебя это удивляет? – притворилась Надя.
– Откуда?! – продолжал допытываться изумленный супруг.
– От тебя. В тот день, когда ты собрал нашу семью и открыл происхождение Фатимы.
Что-что, а память Петр Григорьевич имел феноменальную. Он помнил все допросы своих подозреваемых с первого дня работы в милиции. Во время разговора с семьей Аксеновых он лишь в общих чертах обрисовал события. Имени Шуры он не называл. Да и не мог назвать, понимая, что Аксеновым будет непросто жить, сознавая, что где-то находится человек, по вине которого и произошли все трагические события в их семье.
– Наденька, у нас раньше не было тайн друг от друга, – в свою очередь соврал Ерожин. – Имя Шуры в вашей квартире я никогда не произносил.
– Какое это теперь имеет значение, – ответила Надя, и Петр Григорьевич понял, что его молодая жена на эту тему распространяться желания не имеет.
Он посмотрел на нее и улыбнулся:
– Не хочешь – не говори.
– Может быть, когда-нибудь скажу. Не обижайся, Петенька. Я много пережила за последние месяцы и во многом еще должна разобраться.
Петр Григорьевич подошел к Наде, сел перед ней на корточки и, поцеловав руку, предложил:
– Хочешь посмотреть на твоих родителей?
Надя побледнела и испуганно заглянула мужу в глаза:
– Как посмотреть?
– На фото, дурочка.
– У тебя они есть? – изумленно прошептала Над я.
– Есть. Они в этом же кейсе. – Он вынул черный конверт и вышел с ним на кухню. Ерожин должен был отобрать те снимки, которые он решился бы жене показывать. Карточки Вахида с голыми девицами могли Надю травмировать. Петр Григорьевич вынул из черного конверта пачку снимков и, усевшись на табурет, стал их сортировать.
– Не надо, милый, ничего от меня скрывать, – услышал он голос Нади над ухом. Жена стояла рядом и через его плечо рассматривала снимки. Ерожин молча протянул ей конверт.
– Можно, я их посмотрю одна? – попросила Надя.
Ерожин увидел, как Надя побледнела, и, обняв ее, тихо сказал:
– Конечно, милая. Делай, как тебе лучше.
Надя прижала снимки к груди и быстро ушла в ванную. Ерожин вернулся в комнату, сбросил халат и улегся. Надя долго не выходила. Вернулась она с покрасневшими от слез глазами и уселась на краешек тахты:
– Ты не спишь?
– Нет, – ответил Ерожин.
– Расскажи мне о них, – попросила Надя.
– Что ты желаешь услышать? – Петр Григорьевич давно побаивался этого разговора.
– Все. Я же их ни одного дня не знала. А они мои родители. Во всяком случае, мама, – Надя с трудом сдерживала слезы.
– Вахида я знал не очень долго. Мы с ним вместе проходили курсы повышения квалификации в Твери. Тогда город еще назывался Калинин, – подыскивая в своих воспоминаниях моменты, с которыми можно поделиться с женой, начал Петр Григорьевич. – Мы жили в одной комнате офицерского общежития. Так и познакомились.
– Представляю, – грустно предположила Надя.
– Что ты представляешь? – растерялся Ерожин.
– Как вы жили в одной комнате… – пояснила жена.
– Нормально жили, – ответил Ерожин, стараясь не выдать смущения. Для Петра Григорьевича это было не очень знакомое чувство, и опыта борьбы с ним подполковник не имел.
Ерожин сдержал слово – до утра они спали, как в первую ночь после возвращения Нади. Утром, когда Петр проснулся, жена уже встала и готовила на кухне завтрак. Ерожин огляделся и заметил на стене возле кровати карточку. Фото крепилось булавками. Он встал и подошел к снимку. С фотографии на подполковника смотрела чернобровая Райхон. Петр Григорьевич покраснел, как мальчик, которого застали за неблаговидным занятием, и поспешил в ванную.
