– Эти два – родители надавали солений и варений. Этот для тебя. В Осло заходили, кой-чего прикупил. А эта маленькая сумочка – мои шмотки, – пояснял Глеб, укладывая допотопные баулы на тележку носильщика.
Дверь в аксеновское гнездо на Фрунзенской набережной открыла Марфа Ильинична. Она с изумлением глядела на здоровенного мужика, заполняющего прихожую горой чемоданов.
– Знакомься, бабуль. Мой муж, Глеб Михеев, брат Фони, – представила супруга Люба.
Марфа Ильинична обошла вокруг нового члена семьи, покачала головой и проворчала:
– Здравствуй, внучек! Я на следующее воскресенье гостей на свадьбу Надюшки назвала, значит, одна свадьба на четверых получится. Разом отыграем. – И, углубившись в квартиру, крикнула на кухню невестке: – Лена, иди принимай сынка.
20
– Я всегда говорил, Петро, плохо забитый гвоздь обязательно воткнется в жопу, – многозначительно сообщил генерал Грыжин, рассматривая на свет янтарную жидкость в квадратном стаканчике. Бутылка «Ани» из книжного кабинетного тайника стояла на письменном столе генерала третий час. Иван Григорьевич вынул ее, налил четверть стакана, да так и сидел с невыпитым. Петр Григорьевич Ерожин тоже к коньяку не прикоснулся.
– Полагаешь, он ограничится твоим сыном? – не то Ерожину, не то самому себе задал вопрос Грыжин.
– Суворов по телефону сказал, Кадкова младшего выпустили месяц назад. Я прикинул, – за этот срок произошло три убийства и одно зверское нападение на пожилую женщину.
– Судью избил, скотина, – проворчал Грыжин. – Помню Моторину. Сашкой звали. Она ко мне в Москву два раза приезжала, деньги на ремонт суда выколачивала в своем министерстве, а меня, как бывшего земляка, о содействии просила. Помог я тогда Моториной. – Грыжин помолчал, полез в свой необъятный письменный стол, порывшись в ящиках, кряхтя, извлек пачку «Мальборо». – Закурю я, пожалуй, Петро. Висит на нас этот грех с Кадковым, что и говорить. Не пришлось бы платить кровушкой, – и, запалив сигарету от массивной настольной зажигалки, продолжил: – Как ты думаешь, депутата с депутатшей за что?
– Надо квартиру посмотреть самому. Есть у меня мыслишка, да бездоказательна пока, – признался Ерожин.
– Тайничок? – предположил генерал.
– Он самый, – кивнул подполковник.
– Выходит, за Сонькиным наследством приходил. Чего же вы тогда не раскопали? – усмехнулся Грыжин.
– Странные вещи ты спрашиваешь, Григорич. По-вашему, я у Сони должен был тайники шарить? А мысль, что Кадков и от нее припрятал, тогда не пришла… – ответил Ерожин.
– Хорошая мысля приходит опосля. Депутат ремонт делал, мог и сам найти, – рассудил генерал.
– И получил пулю, – вывел резюме подполковник.
– Вот тебе и первое дело твоего частного сыскного бюро. Опять семейное, – вздохнул генерал. – Везет тебе, Петька, на дела семейные. Ох уж и везет.
– Не первое, а второе семейное, – грустно улыбнулся Петр Григорьевич.
– Не понял? – пробасил генерал.
– Первое жена заказала. Отца родного требует отыскать.
– Надюха? – удивился Грыжин. – Аксенова ей мало?
– Выходит, мало.
– Не успели мы еще и бюро открыть, а работы бесплатной уже набрали, – проворчал Иван Григорьевич и, наконец, хлебнул из стакана.
– Собрался в Новгород. Постараюсь на месте поглубже покопать. Доказать надо, что сын не виновен. А для доказательства требуются улики. Из Москвы их не добудешь, – рассудил Ерожин.
– Езжай, я за эстонцами пригляжу, – пообещал Грыжин. – Они уже два дня наш офис ковыряют. Помощь моя по Новгороду нужна?
– Справлюсь. Друзей полон город. Авось не пропаду, – отказался подполковник.
Возвращаясь домой, Петр Григорьевич ехал по ночной Москве и вспоминал слова Грыжина. «Висит на нас этот грех с Кадковым».
Подробности последнего новгородского дела майора Ерожина в памяти сохранились ярко. Мысли о том, что в угоду смазливой и пустой Соне он упек за решетку невиновного, посещали Петра Григорьевича и в Москве. «Все равно бы этот хлыщ дозрел до тюрьмы», – оправдывал себя следователь. Придумать более благородные аргументы для облегчения совести Петр не пытался. Он тогда не знал генерала Грыжина и сказать, что совершил проступок ради друга, себе не мог. Но и корысти в его решении не наблюдалось. Остается Соня. Теперь, полюбив Надю, Петр Григорьевич на многие вещи переменил свои взгляды. После исчезновения невесты, за двадцать пять дней, когда он почти безвылазно провел в своей квартире, Ерожин немало передумал разного. Потеряв Надю, как ему тогда казалось, Петр не раз вспоминал о Боге. Бог его наказал за прежнюю жизнь. В этой прежней жизни с точки зрения общепринятой морали он нагрешил немало. Правда, Ерожин никогда не считал свою охотничью страсть к женской половине человечества греховной. Жену он не бросал. Наташа сама так решила, и по всей видимости она с Суворовым счастлива. Да и сын его, Гриша, гораздо больше внимания получил от отчима, чем дождался бы от родного отца. С обывательской точки зрения он не прав, но по сути от его кобелиных наклонностей никто не пострадал. Девушкам и женщинам Петр Григорьевич голову никогда не морочил, не обещал вечного блаженства и пожизненной любви. Единственный эпизод, наполнявший Петра жгучим стыдом, – разовая связь с Райхон. Но не Ерожин стал причиной несчастья в семье Ибрагимовых, а Вахид унес в иной мир свои сомнения, даже если они у него и возникали. Но за ту ночь Ерожину было по-настоящему стыдно. И Бог его не простил. Теперь над кроватью висит портрет узбечки. Да, грешков по жизни у Петра Григорьевича скопилось, но настоящий грех был один – Эдик.
Получив сообщение Суворова, Ерожин уже не сомневался, что цепь убийств в Новгороде связана с Кадковым-младшим. Если это так, выходит, что подброшенная улика в бывшую квартиру отца имеет зловещий смысл – месть. Но почему Гриша? Суворов Кадкову ничего плохого не сделал. На процессе не выступал и вообще криминалист управления фигура скорее научная, чем карающая. Кадкова судили по неоспоримым уликам – ворованные вещи, часы и портсигар отца. Воровство свое подсудимый признал, но отцеубийство отрицал напрочь.
Что-то крутилось в голове Ерожина: «Гриша Ерожин. Ерожин, а не Суворов. Эдик сводит счеты не с Виктором Иннокентьевичем, а со следователем майором Ерожиным».
Догадка еще не оформилась в четкую форму, но Петр Григорьевич своим нутряным чутьем понял, что мыслит верно. Что задумал Кадков? Месть всем, кто причастен к его неправому суду? При чем тогда жильцы бывшей квартиры? Случайным могло стать только первое убийство. Мстителю требовалось оружие, а подвернулся Крутиков. Жертвой мог стать любой человек с пистолетом. Первое убийство в логическую цепочку версии ложилось. Убийство депутата связано с самой квартирой. Недаром Грыжин сразу смекнул, о чем думал Петр Григорьевич, – тайник. А заодно и месть. Кадков начал с сына следователя. Засадить невинного парня. «Зуб за зуб. Я пошел в зону невиновным, пусть и твой пацаненок попробует». Ерожин оценил черный интеллект убийцы. «А если Эдик не остановится? Тогда кто на очереди? – Ерожину стало жарко. – Надя одна в квартире!»
