А тем временем небольшие, быстроходные корабли, среди них «Роджер Янг» и другие корветы, старались быть во всех местах одновременно, выводя противника из равновесия, нанося удары и исчезая. Мы понесли потери и искали, чем заткнуть дыры, когда вернулись на Санктуарий за новыми капсулами. Меня по-прежнему трясло перед каждым прыжком, но прыгали мы не часто и не оставались внизу подолгу, между выбросками могло пройти много-много дней жизни с Разгильдяями.
Это был самый счастливый день моей жизни, хотя я и не сознавал этого — просто жил, как все, и наслаждался существованием.
Нам было хорошо, пока лейтенант не отправился на тот свет.
Наверное, никогда мне не было так плохо. Я уже был в душевном раздрае — по личной причине. Моя мама была в Буэнос-Айресе, когда жуки стерли его в порошок.
Мы как раз зашли на Санктуарий за новыми капсулами и свежей почтой; вот тогда я и узнал все из послания от тети Элеоноры. Она забыла про марку, поэтому письмо не зашифровали и отправили своим ходом. Даже не письмо, обычная записка в три горькие строчки. Тетя обвиняла меня в смерти мамы. То ли я был виноват в том, что служил в армии и не удосужился предотвратить налет жуков, то ли в том, что меня не было дома, где мне следовало быть, вот поэтому мама и отправилась в Буэнос-Айрес… я не понял. Тетя сумела вложить оба смысла в одну фразу.
Я порвал письмо и постарался забыть о нем. Я решил, будто оба мои родителя погибли — ведь отец не отпустил бы маму в такую дальнюю поездку. Тетя Элеонора ничего об этом не упомянула, впрочем, она вообще ничего об отце не написала бы; ее привязанность касалась исключительно сестры. Я был почти прав — со временем я узнал, что отец планировал поехать вместе с мамой, но что-то его задержало, он остался уладить вопрос, а в Буэнос-Айрес намеревался приехать на следующий день. Но этого тетя Элеонора мне не сообщила.
Через пару часов за мной прислал лейтенант и, вызвав, очень мягко спросил, не хочу ли я остаться на Санктуарий, пока корабль не вернется из очередного похода. Он указал, что у меня накопилась куча неиспользованных увольнительных, так что я могу гулять спокойно. Я понятия не имею, как он узнал о моей потере, но, судя по всему, он все знал. Я сказал: нет, спасибо, сэр, предпочитаю подождать, использовать выходные вместе со всем отделением.
Я был рад, что поступил именно так, потому что останься я, и не оказался бы рядом с лейтенантом, когда он приобрел билет на небеса… а вот этого я бы уже не вынес. Все произошло очень быстро и сразу перед возвращением. Ранило парня из третьего отделения, не серьезно, но он лег и с места сдвинуться не мог; помощник командира отделения отправился подобрать его, и ему тоже досталось. Лейтенант, как обычно, наблюдал за всеми одновременно, — без сомнения, по приборам следил за физическим состоянием каждого из нас, мы так и не узнали наверняка. А вот что мы знали: лейтенант убедился, что помощник командира отделения еще жив, затем лично отправился за парнями, подобрал обоих, по каждому на одну руку.
Он протащил их последние двадцать футов и передал в катер; остальные были уже на борту, все щиты сняты, никакого прикрытия — прямое попадание и насмерть.
Я нарочно не называю имен рядового и помощника командира отделения. Лейтенант пошел бы за любым из нас, за всеми нами — даже на последнем своем издыхании. Может быть, я был тем рядовым. Неважно. А важно лишь то, что нашу семью обезглавили. Лишили того, чье имя мы носили, отца, который сделал нас теми, кем мы были.
После того как лейтенант ушел от нас, капитан Деладрие пригласила сержанта Джелала обедать с другим начальством в носовой офицерской столовой. Но он лишь извинился. Видели когда-нибудь вдову с суровым характером, которая содержит своих отпрысков так, будто глава семейства отлучился ненадолго и в любую секунду может вернуться? Таков был и Джелли. Он стал чуть построже с нами, а его прежде такое обычное: «Лейтенанту это не понравится» обрушивалось на душу тяжким камнем. Джелли нечасто произносил эти слова.
Боевой распорядок он тоже почти не изменил. Вместо того чтоб повышать всех вокруг, сделал помощника командира второго отделения взводным сержантом (номинально), всех остальных оставив на своих местах. Ну разве что еще меня произвел в действующие капралы. Затем стал вести себя так, будто командир куда-то вышел, а сам он всего лишь выполняет его приказы, как обычно.
Это нас и спасло.
11
Мне нечего предложить вам, кроме крови, труда, пота и слез.
У. Черчилль, политик-солдат XX века
Пока мы возвращались на корабль после рейда на худышек, в ходе которого Диззи Флорес отправился на небеса, а сержант Джелли впервые исполнял обязанности комвзвода в бою, один из артиллеристов на катере заговорил со мной:
— Как оно там?
— Рутина, — кратко ответил я.
Ему явно хотелось поболтать по-приятельски, но состояние у меня было странное, а настроения разговаривать не было вовсе — я грустил из-за Диззи, радовался, что нам удалось его подобрать, злился, потому что это его не спасло, и ко всему еще примешивались опустошенность пополам со щенячьим восторгом от того, что я скоро окажусь на корабле, пересчитаю руки-ноги и отмечу, что все конечности в наличии. Кроме того, как говорить о десанте с тем, кто в него никогда не ходил?
— Ну? — продолжал артиллерист. — Хорошо живете, парни. Бездельничаете тридцать дней, трудитесь тридцать минут. А мне вахту стоять через две, только успевай поворачивайся.
— Ага, похоже на то, — согласился я и отвернулся. — Некоторые из нас родились везунчиками.
— Не дроби вакуум, солдатик, — сказал он мне в спину.
И все-таки флотский артиллерист говорил правду. Мы, десантники, похожи на авиаторов механизированных войн прежнего времени; за долгую и трудную военную карьеру в бою можно побывать всего несколько часов, а все остальное: тренировки, подготовка, вылет — а потом возвращение обратно, разгребание мусора и ремонт, подготовка к следующему вылету и практика, практика, практика, в промежутках. До следующей выброски почти три недели, и будет она на другой планете у другой звезды. Даже с двигателем Черенкова от звезды до звезды полет долгий.
Тем временем я получил свои капральские лычки: назначил меня Джелли, а капитан Деладрие за отсутствием командира взвода утвердила назначение. Теоретически звание это не постоянное, пока не откроется вакансия, которую в штабе подтвердят, но это ничего не значило, потери у нас были такие, что пустых мест было больше, чем тепленьких тел, готовых заполнить их. Я стал капралом, как только Джелли назвал меня так; остальное — канцелярия.
Но по поводу «безделья» матросик соврал; требовалось проверить пятьдесят три боевых скафандра, обслужить их, починить, не говоря уже об оборудовании и снаряжении. Порой Мильяччио списывал какой-нибудь скафандр, Джелли подтверждал списание, а корабельный оружейный инженер лейтенант Фарли вдруг решал, что не в силах отремонтировать скафандр, потому что ему чего-то там не хватает из инструментов или запасных частей, и тогда со склада вытаскивали новый, который еще надо было «разморозить», а процесс этот занимает двадцать шесть человеко-часов, не считая времени того, на кого этот скафандр подгоняют.
