Затем учинено было следствие, начались допросы с побоями. «Юнону» с «Авосем» разоружили. Матросов тоже всех под арест посадили. Звеня кандалами, они ругались промеж себя:
– Мы на море – окияне за дела державные живота своего не жалели, а здесь острог с дыбой! Ах, жизнь наша клятая!
Бухарин меж тем твердил, как одержимый, одно и тоже:
– Коль богатства на судах нет, значит, золото награбленное они на островах в кладах закопали, да знаком особым для памяти пометили! Всех допрашивать с усердием!
– Дыбу, аль огонь? – подобострастно испрашивал топтавшийся подл мастер дел пытошных, бывший душегуб, забранный Бухариным в свое время с работ каторжных.
– И то и другое! – ярился Бухарин. – Языки только не рви, тогда уж точно ничего не вызнаем!
– Дозволено ли мне будет офицеров – то пытать? Дворяне, чай! – вопросительно глянул на своего благодетеля палач.
– Что я велю, все дозволено! – кивнул ему Бухарин. – Начинай тот час же!
И пошли кости трещать! Однако, как ни старался палач из душегубов, как ни злился Бухарин, Хвостов с Давыдовым молчали, как каменные. Так же стойко держались и остальные. Под огнем начали говорить лишь штурмана Ильин с Федоровым, но и их показания полностью совпадали со шканечными записями.
Состряпанное Бухариным дело рассыпалось на глазах, но тот все продолжал упорствовать. Когда ж его спрашивали, почему он считает, что золото закопано на острове, то капитан 2 ранга на полном серьезе отвечал:
– Так всегда разбойники поступают, я про то в книжке читал! Выпускать Хвостова с Давыдовым Бухарин уже боялся. Штурмана с матросами – эти не в счет, а от лейтенанта с мичманом, которые в столице всех известны, уже ничего не скроешь. За клевету и утеснения, им учиненные можно не только должностью поплатиться. А потому решил Бухарин офицеров из острога живыми не выпускать. Мертвые молчат крепко!
Два месяца отсидели в охотском остроге Хвостов с Давыдовым, обросли бородами и завшивели вконец. Наконец Хвостов объявил другу:
– Вот что, Гаврюша, сдается мне, что живыми нас отсюда Бухарин не выпустит, а потому пока еще есть силы, надо в побег кидаться!
Сказано – сделано! Офицеров в Охотске уважали. Удаль и храбрость всегда привлекают к себе. В условленное ночное время засовы темницы отворились. Чтобы отвести подозрение от помогавшим им стражникам, Хвостов тут же накоро написал на клочке бумаги записку, что последние были усыплены опием. Верные матросы снабдили беглецов сухарями, одеждой, ружьями. А потом не теряя ни минуты в тайгу.
Историк пишет: «Горожане снабдили беглецов одеждой, обувью, сухарями и двумя ружьями. С такой убогой экипировкой им, истощенным длительным бесчеловечным заточением, предстояло пройти до Якутска – ближайшего населенного пункта – около 700 километров. Поразительно, но они проделали этот путь – зимой, по горным кряжам, нехоженым лесам и болотам (надо было запутать следы), то впадая в отчаяние, то вновь обретая волю к жизни. Последняя оказалась сильней».
Если бы в своей жизни наши герои ничего более не совершили кроме этого небывалого в истории Охотска побега, то и тогда их имена были бы достойны памяти! Ведь от Охотска до Якутска почти семьсот верст. И это по зимней тайге, по бездорожью, преследуемые погоней! Можно только представить, чего стоил друзьям этот отчаянный бросок навстречу свободе. Не раз они были на волосок от смерти, но воля к жизни все же всяких раз оказывалась сильней. Вот и Якутск. Но избавления беглецы здесь не нашли. Уже извещенный Бухариным местный начальник, тотчас арестовал изможденных офицеров. Бить их здесь, правда, уже не били, а, бросив в арестантскую кибитку, повезли дальше в Иркутск к сибирскому губернатору Пестелю (отцу декабриста) для окончательного разбирательства. В Иркутске начались новые допросы, что да как, заставили писать и бумаги объяснительные. Неизвестно чем бы все кончилось, но неожиданно пришло письмо от морского министра Чичагова следовать обоим в столицу и препятствии в том никому не чинить. Наконец-то, смогли Хвостов с Давыдовым отдышаться и отправиться в новый не близкий путь. Чем-то встретит их Санкт-Петербург, что ждет их там? Об этом они могли пока только гадать.
Под свист ядер
Лейтенанта Хвостова и мичмана Давыдова привезли в Санкт-Петербург в мае 1808 года. Позади остались почти четыре года странствий и плаваний. Нынешняя встреча разительно отличалась от той, какая была оказана покорителям Великого океана в первый раз. Тогда офицеров буквально носили на руках, теперь до них никому не было никакого дела. Россия только что пережила шок и позор Тильзита, и дела восточные никого ныне в столице не волновали.
Впрочем, через некоторое время после приезда Хвостова с Давыдовым все же вызвал к себе министр коммерции Румянцев. Выслушав рассказ, все деяния оправдал, заметив, однако, что все недоразумения проистекли в их деле от того, что «Они находились в невозможности объяснить противоречий в данных им предписаниях».
После возвращения с Дальнего Востока моряки оказались между Сциллой и Харибдой, между двумя государственными ведомствами. Министром коммерции графом Румянцевым Хвостов и Давыдов были оправданы в их действиях, которые произошли «более от того, что они находились в невозможности объяснить противоречия в данных им предписаниях». И, согласно такому представлению, Морской министр думал иначе.
Император Александр отнесся к Хвостову с Давыдовым вполне благосклонно и, бумаги их мельком глянув, сказал:
– Дела японского сим бравым офицерам в вину не ставить! Казалось бы, теперь-то все должно было быть в полном порядке, да не тут-то было! Жалобы Хвостова с Давыдовым на жестокое обращение с ними начальника Охотского порта капитана 2 ранга Бухарина легли на стол к адмиралу Фондезину. Известный казнокрад и трус, снятый с должности за позорное поведение во время знаменитого Гогландского сражения (в котором отличился Хвостов!), он ныне прекрасно чувствовал себя в высоком кабинете. Почему Фондезин столь яростно обрушился на наших героев непонятно. Вполне возможно, что, будучи большим взяточником (за что в свое время даже привлекался к суду!), он имел какие-то подарки от Бухарина, благо пушнины в тех краях всегда хватало. А может, чем-то не понравились адмиралу и сами офицеры, уж слишком гордые на вид и дерзкие на язык. Как бы то ни было, но Фондезин их жалобе хода не дал, а заявил, что сами офицеры и виноваты в своем аресте.
– Как я понимаю бедного Бухарина! – восклицал адмирал, тряся толстыми брылями своих щек. – О, как я его понимаю! Этим проходимцам палец в рот не клади, откусят вместе со всей рукой!
По его приказу кинулись искать жалобщиков, то ли для ареста, то ли для дорасследования, а их уже в столице и след простыл.
– Сбежали, такие – разэтакие! – разозлился Фондезин. – Подать их в сыск!
13 ноября 1808 года Фондезин внес предложение «предать лейтенанта Хвостова и мичмана Давыдова военному суду». Но адмирала быстро поправили:
– Ежели есть высочайшее повеление дела в вину не ставить, какой может быть суд?
