Сами фейри, как гласило предание, вечно ревновали к благословенной телесности смертных и, облаченные в невидимость, толпами слетались на свадьбы, поминки и ярмарки — всюду, где можно было пробраться к добрым съестным припасам, — и там высасывали соки из мяса и плодов, но безрезультатно, ибо ничто не могло сделать их материальными.
К тому же крали они не только еду. В глухих уголках страны до сих пор полагали, что трупов не существует, что это просто обманки, изготовленные фейри, лишенные подлинной вещественности… иначе почему это они так быстро превращаются в прах. И что истинную персону, чьим скудным замещением служил труп, фейри уносили с собой — ходить за их синим скотом и возделывать поля левкоев. Селяне и в самом деле не всегда могли точно отличить покойника от фейри. И тех, и других в деревнях называли Молчаливым народом, а во Млечном Пути видели ту дорогу, по которой мертвых уносят в Землю Фейри.
В другом предании говорилось, что фейри общаются между собой только с помощью стихов и музыки, а потому в селе называли и то, и другое языком Молчаливого народа.
Вполне естественным образом людям, учившим Долу течь золотом, рывшим каналы и строившим мосты, приглядывавшим за тем, чтобы торговцы пользовались надежной мерой и правильными гирями, любившим торговать не только собственностью, но и добродетелью, не хватало терпения на всякие бестолковые обманы.
Тем не менее новые правители создавали собственный вариант иллюзии, ибо они укоренили в Доримаре науку юриспруденцию, взяв за основу примитивный кодекс Законов, существовавших при герцогах, и приспособив его к современным условиям с помощью юридических казусов.
Господин Джосайя Шантеклер (отец Натаниэля), весьма изобретательный и ученый юрист, в одном из своих трактатов обрисовал любопытную параллель между волшебными предметами и законом. Люди революции, сказал он, подменили плоды фейри Законом. В то время как один только правящий Герцог и его жрецы имели право употреблять эти плоды, Закон был щедрой мерой дарован как богатым, так и бедным. Опять-таки волшебство являло собой обман, как и закон. Чары того и другого придавали реальности ту форму, которую выбирали. Но если волшебство фейри и их иллюзии служили для обмана и грабежа человека, магия Закона становилась на службу его благосостоянию, хотя и не без обмана.
С точки зрения Закона не существовало ни страны Фейри, ни волшебных предметов. Однако, как подметил господин Джосайя, Закон сам вертит реальностью как угодно, и никто на самом деле ему не верит.
Постепенно все, в какой-то мере связанное с фейри и их страной, наводило на доримаритов ужас, и общество, следуя закону, стало начисто отрицать их существование. Более того, само это слово «фейри» стало запретным, а если в гневе кто-то кого-то хотел оскорбить, говорил — фейрин сын.
Однако на расписных потолках древних домов, на шелушащихся фресках, сохранявшихся на стенах старинных житниц, в остатках старых барельефов, вмурованных в стены современных домов, и более всего в трагичных погребальных изваяниях Грамматических полей Винкельман
[1]
, случись ему посетить Доримар, обнаружил бы, как сделал это в римском рококо восемнадцатого века, следы старого и торжественного искусства, чьи узоры служили образцами современным художникам. Например, хорошо известная реклама некоего сорта сыра (с изображением комичного и толстого человечка, угрожающего ножом и вилкой огромному сыру, повисшему в небе наподобие луны), на самом деле являлась неумышленной переработкой сюжета, отраженного в старинном доримарском изображении, на котором сама луна преследовала череду трагических беглецов.
Но за несколько лет до начала нашей истории Луд действительно посетил свой собственный Винкельман, чье имя так и осталось неизвестным, хотя область его исследований не ограничивалась изобразительными искусствами. Он опубликовал книгу под названием «Следы, оставленные фейри в обычаях населения, искусстве, растительности и языке Доримара».
Идея его была такова: в расе доримаритов наличествует несомненная примесь фейри, что можно объяснить лишь гипотезой о том, что некогда доримариты и фейри часто заключали браки между собой. Именно благодаря фейри, с его точки зрения, у доримаритов часто бывали рыжие волосы. Аналогичная тенденция, уверял он, существовала и среди домашнего скота доримаритов. Для последнего суждения у него были известные основания, ибо нельзя отрицать, что время от времени бурая или пестрая корова приносила теленка с синеватой шкуркой, а его помет отливал червонным золотом. Предание же гласило, что в стране Фейри весь скот голубой и что золото фейри превращается в навоз, едва оказывается за ее пределами. Предание также утверждало, что в стране Фейри все цветы красного цвета, и нельзя отрицать, что доримарские васильки иногда оказывались алыми, словно маки, а лилии пунцовыми, как дамасские розы. Более того, этот ученый муж обнаружил следы языка фейри в клятвах доримаритов и в некоторых из их имен. На него, как на чужака, безусловно, произвели странное впечатление возвышенные и пышные, чисто доримарские клятвы: Солнцем, Луной и Звездами, Золотыми Яблоками Заката, Жатвой душ, Белыми дамами Зеленых Полей и Млечным Путем, — срывающимися на едином дыхании с такими домашними ругательствами, как клянусь Грудастой Бриджит; Жареным сыром; страдающими кошками; Кормой Внучатой Тети; и имена, подобные Валериане, Амброзии, Луноцвете в сочетании с такими изысканными фамилиями, как Голодранс, Брехунд или Мукомолл.
Изучив рисунки на старинных гобеленах и древние барельефы, сей искусствовед пришел к выводу, что они изображают флору, фауну и историю страны Фейри, и бросил вызов ортодоксальной теории, объяснявшей изображения странных птиц и цветов не знавшей границ фантазией старинных художников или же несовершенством доступных им изобразительных средств и считавшей, что все фантастические сцены позаимствованы из обрядов старой религии. Нет, настаивал он, любые художественные изображения и обряды должны отражать реальность, а страна Фейри как раз и представляет собой то самое место, где существует то, что мы называем символами.
Выходило, что если антиквар не ошибся, доримарит, подобно голландцу семнадцатого столетия, чадившему своей трубкой посреди тюльпанов и обедавшему на тарелках дельфтского фарфора, приспособил к своему быту торжественное и полное одухотворенности искусство далекой и забытой земли, населенной, по его мнению, отвратительными и злыми созданиями, предающимися странным порокам и исповедующим странные культы… тем не менее в жилах доримаритского голландца, о чем он не знал, текла кровь этих самых злых созданий.
Легко представить себе ярость, которую вызвало в Луде туманном появление этой книги. Издателя, конечно, обложили огромным штрафом, однако он так и не сумел пролить свет на имя автора. Рукопись, уверял он, доставил ему крепкий рыжеволосый парнишка, которого ему не приходилось видеть ни разу. Все экземпляры были сожжены общественным палачом, и на сем дело пришлось прекратить.
Невзирая на то что закон объявлял страну Фейри и все, что связано с ней, несуществующим, все узнали, что любой желающий всегда мог раздобыть плоды фейри в Луде, хотя таинственные создания больше не привозили их со всей помпой привычного ритуала. Никто не пытался установить, каким способом и через чьи руки эти плоды проникают в город; дело в том, что употребление их в пищу считалось отвратительным и мерзким пороком, присущим недостойным ничтожным людям, таким, как моряки с индиговой кожей и пигмеи-северяне, посещавшим самые низкопробные таверны. Конечно, время от времени в ту пару столетий, что протекли после изгнания герцога Обри, случалось, что молодые представители добропорядочных семейств подвергались этому пороку. Однако одно подозрение в подобном грехе означало полный общественный остракизм, который вкупе с врожденным ужасом доримаритов к таковым продуктам, делал подобные случаи крайне редкими.
