На столе перед ним лежала туфелька, которая, по ироническому предположению господина Амброзия, должна была сослужить ему великую службу. Взяв ее в руки, господин Натаниэль рассеянно посмотрел на туфельку. Амброзий сказал, что лишь взглянув на нее, Эндимион Лер едва не выскочил из собственной шкуры, а это означало, что причина была очевидна. Однако фиолетовые земляничины нисколько не походили на ягоды из страны Фейри, господину Натаниэлю за последнее время пришлось достаточно близко познакомиться с этими плодами, что научило его мгновенно распознавать их вне зависимости от разновидности. И хотя ему не доводилось видеть точно такие же ягоды, можно было не сомневаться — они выросли не за горами.
Подойдя к книжному шкафу, он извлек из него толстый, переплетенный в веленевую кожу том. Это был весьма древний иллюстрированный определитель растений Доримара. Господин Натаниэль вяло перелистывал страницы, не надеясь найти ничего полезного. И вдруг увидел иллюстрацию с подписью ягоды милостивой смерти. Негромко присвистнув, он положил туфельку рядом с рисунком. На рисунке и на вышивке вне всякого сомнения были изображены одни и те же ягоды.
На противоположной странице находилось описание ягод, которое, судя по стилю, любой литературный критик отнес бы к периоду правления герцога Обри. Там было написано следующее:
ЯГОДЫ МИЛОСТИВОЙ СМЕРТИ
Ягоды эти уподоблены цветом темному вину, плеть их вьется по земле, и листья ее такие же, как у лесной земляники. Они вызревают к первой четверти Луны Жатвы, и их можно отыскать лишь в некоторых долинах Западного края, но даже там они встречаются довольно редко, и благо есть в том для птиц, детей и всяких других бестолковых любителей ягод, ибо они представляют собой смертоносный и губительный яд, действующий, впрочем, не сразу, а лишь через несколько дней. Начинается зуд, в то время как язык, словно в наказание за свою лживость, покрывается черными пятнами и становится похож на крылья божьей коровки, и это единственное предупреждение о близком конце. Ибо если зло когда-либо и принимало облик добродетели, так именно в этих злодейских ягодах, которые можно назвать милостиво жестокими, поелику они избавляют свою жертву от икоты, тошноты, огненной лихорадки и мучительных колик. Перед самым концом жертва испытывает приятную сонливость и впадает в мирную дремоту, переходящую в последний сон. А теперь я дам вам рецепт, который, если нет греха на вашей совести и если вы находитесь в мире с живыми и мертвыми, и никогда не убивали малиновку, не грабили сироту, не убивали чужую мечту, может оказаться противоядием от яда этих ягод, а может и не стать таковым. Возьмите пинту салатного масла и налейте в стеклянный фиал, но сперва смешайте его с розовой водой и водой, настоявшейся на цветках ноготков, собранных в Западном краю. Трясите фиал, пока масло не побелеет, а потом перелейте его в стеклянную посудину и положите в него бутоны пионов, цветы ноготков и цветы и верхушки пастушьего тимьяна, который следует собирать на склоне холма, где танцуют фейри.
Господин Натаниэль отложил книжку, и в глаз его скорее можно было прочесть испуг, чем торжество. Было нечто зловещее в языке, на котором ушедшие поколения рассказывали свои повести — лукавых вышивках поверх холстов старых дев, спрятанных в старинных фолиантах, написанных задолго до его рождения. Но почему только его с так восприимчив к этой немой речи?
С его точки зрения, тот старый ботаник писал для убийцы утонченного, зловещего, прячущего темные дела за милосердием, убийцы, чье прикосновение избавляло от боли, а голос мог убаюкать. И все же старый ботаник рассказал свою собственную повесть. О жестокой и злой, опрометчивой женщине, желавшей извести своего мужа средством, которое подвернулось ей под руку, — ивой, чей сок приносит жестокую и мучительную смерть. Но осторожный и не менее злой друг забрал у нее иву, заменив ее ягодами милостивой смерти.
Определитель без тени сомнения доказывал, что главным злодеем в этой истории был Эндимион Лер.
Да, но как он может заставить мертвых говорить настолько громко, чтобы голос их услышал даже Закон?
Как бы то ни было, он должен оставить Луд, и чем скорее, тем лучше.
Тогда почему бы ему не посетить место, где разыгралась старая драма, — ферму вдовы Тарабар? Быть может, там он сумеет отыскать свидетелей, чьи слова будут понятны каждому.
На следующее утро господин Натаниэль приказал оседлать коня, уложил несколько нужных вещей в рюкзак, после чего сказал Календуле, что ему необходимо покинуть город.
— А тебе, — добавил он, — советую перебраться к Полидору. Сейчас я самый непопулярный человек в городе, так что пусть лучше они видят в тебе сестру Вигилия, а не жену Шантеклера.
Календула в то утро была бледна, но глаза ее горели.
— Ничто не заставит меня, — сказала она негромким голосом, — вновь переступить порог дома Полидора. Я никогда не прощу ему того, как он обошелся с тобой. Нет, я останусь здесь — в твоем доме. — И добавила: — Можешь не беспокоиться обо мне. Я еще не встречала представителя низших классов, который может сравниться с одним из нас, — они уступают так же легко, как какой-нибудь пес. Я нисколечко не боюсь толпы, она ничего не сумеет сделать со мной.
Господин Натаниэль усмехнулся и с одобрением воскликнул:
— Именем Солнца, Луны и Звезд! Ты действительно наследница старой породы, Календула!
— И не задерживайся там слишком долго, Нат, — сказала она, — а то как бы я не превратилась в полоумную — такую же, как все остальные. Чего доброго пущусь в пляс, как мамаша Тиббс, и буду петь песни про герцога Обри! — Сказав это, она очаровательно улыбнулась.
Потом он отправился наверх попрощаться со старой Хэмпи.
— Ну, Хэмпи! — бодро произнес он, — в Луде для меня становится слишком жарко. И я уезжаю — с мешком за плечами, искать счастья, — как младший сын в твоих сказках. Хочешь пожелать мне удачи?
Старая женщина посмотрела на него со слезами на глазах, а потом улыбнулась.
— Ну, господин Нат, — воскликнула она, — едва ли после того как ты стал взрослым, у тебя бывало так же легко на душе, как сегодня! Однако странные настали времена, раз Шантеклера выгнали из города! А об этих Вигилиях и всех прочих я даже думать не хочу! — Глаза ее сверкнули. — Не позволяй себе унывать, господин Нат, и не забывай, что в нашем городе всегда был Шантеклер, и всегда будет! Смущает меня только одно — неужели тебе хватит трех пар чулок, когда некому заштопать их?
— Ну, Хэмпи, — он рассмеялся, — говорят, что у фейри удивительно ловкие пальцы, а кто знает, быть может, в своих скитаниях я встречусь с домохозяйкой из этого народа, которая и починит мои чулки.
Отметим, что запретное слово соскользнуло с его языка с удивительной легкостью, словно бы он постоянно пользовался им.
Примерно через час после того, как господин Натаниэль отъехал от дома, к дверям прискакал Люк Хэмпен, взбудораженный, встрепанный, с весьма огорчительными новостями. Однако передать их господину Натаниэлю было невозможно, тот никому не сказал, куда направляется.
