Дверь с шипением разъехалась.
– Тя-тя-тяв! – радостно тявкнул автомат в руках Вадима, разнося на куски череп мужлана.
Перешагнув через заваливающийся труп, Вадим вошёл в кабинет и уверенно, по-свойски, направился к столу.
Герц сидел за столом и с любопытством рассматривал вещи из мешка Вадима.
– Не понял… – сладострастный старикашка, надо отдать ему должное, отличался умом и сообразительностью. – Ты не рыжик?!
– Нет, уже нет, – Вадим с наслаждением выпустил в успевшего вскочить хозяина кабинета весь магазин. – Я передумал. Надо было сразу предупредить, что это за рыжик такой. И все были бы живы…
* * *
Пробежался с автоматом на изготовку в левой руке и бритвой в правой по всем помещениям блока.
Хотелось убить кого-нибудь ещё.
Злоба, переполнявшая естество Вадима, уходила недостаточно быстро, она клокотала в нём, рвалась наружу и требовала жертв.
Да, убить кого-нибудь, не важно кого, хотелось именно бритвой. Автомат как-то не впечатлил. Слишком просто: нажал на спусковой крючок, пуля вылетела – и привет. Не тот эффект, нет обратной связи, которая возникает в момент, когда клинок, зажатый в твоей руке, вспарывает шею врага.
Увы, живых в блоке не было.
Только мёртвые, в разных интерпретациях.
Нет, это не иллюзии воспалённого сознания, и призраки умерших тут ни при чём.
В одной из комнат Вадим нашёл кубки.
Древние советские кубки, которые в незапамятные времена без счёта выдавали предприятиям и спорткомитетам для награждения дворовых команд, спортивных секций и прочих самодеятельных ячеек здорового общества.
Кубки в несколько рядов стояли на полках стеллажа красного дерева, и было их, навскидку, десятка три. На всех были выгравированы надписи.
Вадим прочёл первое, на что упал взгляд:
«Покойся с миром, мой милый рыжик. Ты был прекрасен».
А снизу добавлено мелкой вязью: «Упопидорен насмерть» – и дата.
Надпись на соседнем кубке гласила:
«Я любил тебя больше жизни. Увы, любовь моя оказалась слишком огромной для тебя, мой сладкий рыжик».
В общем, словоблудие, и не лень же было такую несмешную дрянь выбивать, время тратить.
Да, ниже мелкой вязью было добавлено: «Запопидорен вусмерть» – и дата.
– Ага, ещё и с вариациями, – хмыкнул Вадим. – Всё, хватит эту мерзость читать. Покойтесь всем стадом, с миром, с войной, без разницы, мне надо торопиться.
Увы, никакого сочувствия, никаких сожалений по факту гибели трёх десятков юношей Вадим не испытывал.
Злоба всё ещё клокотала в нём, и рядом с ней не было места сантиментам.
Вадим вернулся в кабинет и стал собирать свой мешок.
Укладывал вещи быстро, но без нервозности, которая, по логике, должна бы присутствовать под стать обстоятельствам.
Он решил не оставлять в этом гнусном вертепе ничего из своих вещей.
Нет, не для того, чтобы замести следы: снаружи остались четверо, которые знают, кто он такой. И все, кто был в последнем жилом блоке, видели, что он вошёл в апартаменты Герца. Так что, заметай не заметай…
Просто так захотелось, решил, и всё, вроде как из принципа.
– Ни цента в кассу ЛГБТ…
Бритву тоже решил забрать. Этот славный клинок теперь даже не трофей, а соратник, от троих кровушки испил. В мешок пихать не стал, надо будет помыть.
Среди своих вещей на столе Вадим обнаружил кое-что, ему не принадлежавшее.
Это была схема, запаянная в плотный прозрачный пластик, типа канцелярского «файла».
Пластик выглядел так, словно только что прибыл из похода. Мятый, в испарине, весь пропитанный запахами пота и дыма и измазанный в саже.
И хотя никаких подписей и обозначений не было, Вадим почему-то решил, что схему притащил Гвоздь, и без колебаний сунул её в свой мешок.
– Всё твоё – теперь моё, труп ты ходячий. И ты тоже мой, вафля стоеросовая. Я тебя за недорого в рыжики пристрою…
У сейфовских дверей Вадим задерживаться не стал – мёртвые код уже не подскажут. Собрал мешок и трусцой припустил в баню.
В очередной раз смыл кровь и сполоснул бритву. Наскоро проверил шкафчики, нашёл бритвин футляр и принадлежности для заточки и правки.
– Ну вот, с паршивой оффцы хоть шерсти клок. Так… Каждый приличный клинок должен иметь имя. Ты у нас будешь зваться… эмм… «Прендергастова Погибель». Длинно, но ёмко. А для внутреннего пользования пусть будет сокращённо «ПП». Да, пусть будет так.
Облачившись в свои грязные пропотевшие вещи, Вадим забрал оружие, мешок и покинул административный блок.
* * *
Как только вышел «на улицу», будто бы некую границу переступил: злоба сразу иссякла, словно её и не было.
Шёл на ватных ногах по жилому блоку, обмирая от страха и ежесекундно ждал, что сейчас сзади заорут: «Держи татя!!!»
Да, и не просто шёл, обмирая от страха, но при этом ещё еле сдерживался, чтобы не упасть на колени, заползти куда-нибудь в угол и биться башкой об решётку, причитать-плакать.
Я убийца…
Я убил людей…
Господи, что я наделал…
Я убийца…
Вот такой рефрен звучал в голове, помимо воли, навязчиво, непрерывно, как бывает, когда какая-нибудь прилипчивая мелодия забредёт под своды пустующего черепа и крутится, крутится, пока не вытеснишь её чем-нибудь другим.
– Уймись, истеричка… – сквозь зубы шипел на себя Вадим. – Ты ведь только что такой крутой был… Бегал, как кровавый вурдалак, всех подряд резать хотел… Уймись! Они заслужили это. Возьми себя в руки, тебе ведь ещё выйти отсюда надо…
Какие-то люди окликали Вадима и предлагали зайти «на огонёк».
Он игнорировал эти призывы и любопытные взгляды, двигался как сомнамбула, – хорошо, хоть как-то умудрился маршрут запомнить и ни на кого не реагировал.
Повезло, что ему не встретились Гвоздь с Корсаром. Не в том он сейчас был состоянии, чтобы сказать им что-то вразумительное и объяснить своё скоропостижное возвращение.
До КПП Вадим добрался, можно сказать, на автопилоте. Последнюю четверть пути весь с головой ушёл в подготовку финального диалога с дежурным. От этого зависело, выйдет он отсюда или нет.
Добрался, нажал на клавишу переговорного устройства, уже вполне вменяемым голосом пробурчал:
– Отворяй.
– О, рыжик! – послышался в динамике знакомый голос. – А ты куда это намылился в одно лицо?
– Уже не рыжик.
– Не понял?
– Открой, я всё объясню.
