– Я даже представить себе не мог, что расставание окажется для меня таким болезненным. С одной стороны, я был уверен, что хочу разорвать наши отношения, но с другой – чувствовал себя так, словно все еще люблю ее.
– Это всегда так, все чертовски запутано. Любовь – это разочарование и боль, она испепеляет и разрушает… Думаете, почему я сама поспешила избавиться от этих цепей?
К нам вышел официант.
– Сеньоры, мы закрываемся, но вы можете не уходить и сидеть здесь, сколько захотите.
– А как же стаканы?
– Поставьте их у двери, когда закончите.
– Но сперва принесите еще одно двойное, – попросил Гарсон и вынул из кармана деньги.
Вскоре официанты вышли из бара. Они с грохотом закрыли металлическую дверь и удалились, бросая на нас косые взгляды. Гарсон больше не произнес ни слова. Ужастик спал. Я начала ощущать неловкость оттого, что сижу в старом халате, едва прикрытом плащом.
– Не знать любви – плохо, но узнать ее – это зачастую то же самое, что научиться страдать, – произнесла я как бы напоследок, после чего смело можно было встать и уйти. Гарсон даже ухом не повел. Он то ли задумался, то ли молча страдал, то ли мучился угрызениями совести, то ли бог знает какие еще испытывал чувства, восседая на идиотском алюминиевом стуле. В любом случае уходить было нельзя: долг друга – остаться, если твой товарищ погрузился в подобное состояние, пусть даже ты ничего не можешь сделать, чтобы он ожил.
В молчании прошел час, показавшийся вечностью. Поначалу Гарсон время от времени прикладывался к стакану, после чего глубоко вздыхал. Потом он уже просто сидел неподвижно, уставившись в пустоту остекленевшими глазами. В последние же пять минут глаза у него были уже закрыты, а голова опустилась на грудь. Я решила, что пора заканчивать ночное бдение у тела друга.
– Фермин, может быть, пойдем?
Он не подавал никаких признаков жизни.
– Фермин, пожалуйста, вставайте.
Бесполезно, он даже не пошевелился. Я попыталась вернуть его к жизни, прибегнув к помощи подсознания:
– Младший инспектор, очнитесь, я приказываю вам встать!
Это сработало. Он с трудом приоткрыл глаза и еле слышно произнес:
– Не могу, я принял транквилизатор.
– Где вы его достали, черт вас возьми?
Пришлось вплотную приблизиться к нему, чтобы расслышать, что он бормочет:
– Мне дала его моя бывшая хозяйка. Бедняжка посещала психиатра, у нее с нервами не в порядке.
Больше он не сказал ни слова. И застыл скатившейся с горы глыбой. Я разозлилась:
– Предупреждать надо! Как я сдвину с места такую тушу?
Вскоре я поняла, что причитаниями делу не поможешь. К тому же Ужастик начал подвывать, расслышав в моем голосе недовольство. Я отыскала монетку в карманах павшего друга и пошла к телефону-автомату. Почему бы не позвонить Хуану Монтуриолю в столь чрезвычайных обстоятельствах? В конце концов, он живет рядом.
Он появился не в пижаме, как того требовал бы сценарий американского фильма, но, по крайней мере, волосы у него были растрепаны. Он тотчас оценил ситуацию и своими мощными руками поднял Гарсона и взвалил себе на плечо. Я поддерживала его сбоку, как только могла, бормоча извинения вперемежку с проклятиями. Мы засунули Гарсона в машину Хуана, который обливался потом и оттого выглядел таким привлекательным и мужественным в своей прилипшей к телу белой рубашке.
– Что привело его в такое состояние? – спросил Хуан.
– Любовные страдания.
– Ну, тогда это еще не так страшно, могло бы быть и хуже.
Мы отвезли Гарсона домой. То, что удалось дотащить его по лестнице до дверей квартиры, стало еще одним маленьким подвигом Хуана. Порывшись в карманах пиджака младшего инспектора, я достала ключ, и мы наконец-то смогли взгромоздить его на кровать, где он и продолжал спать.
– Это все, что мы можем для него сделать, – сказал Хуан.
– Ты и так уже сделал слишком много. Мне очень неудобно, что я заставила тебя приехать, честное слово.
– Мне было приятно снова тебя увидеть.
– Мне тоже, хотя я бы предпочла предстать перед тобой в более презентабельном виде.
Я распахнула плащ в стиле «классический эксгибиционизм» и продемонстрировала ему свой жуткий халат. Он засмеялся. Было ли это движение невинным с моей стороны? Даже сейчас затрудняюсь сказать, однако результат последовал молниеносно. Хуан приблизился ко мне, обнял за талию и поцеловал, после чего мы еще какое-то время целовались как безумные. Потом опустились на пол и там любили друг друга. Все было странно: повод, место, похрапывающий неподалеку Гарсон, и все же я бы без колебаний назвала эти мгновения чудесными и неповторимыми. В них было очарование чего-то насущного и дикого, смесь сладости встреч и горечи расставаний. В конце я положила голову Хуану на грудь и перевела дух.
– Выходит, у твоего напарника любовные неурядицы?
– Он исключил Анхелу из треугольника.
– Понятно.
– В любовных делах он совершенно несведущ, а потому может принести массу вреда, сам того не желая.
– Но то же самое может случиться и с ним самим.
– Может. Любовь на всем ставит свои отметины.
Он приподнялся, заставив меня отодвинуться, и закурил.
– В своем отрицании любовных чувств ты настоящая радикалка, верно?
– Дело не в теоретической позиции.
– Как ты объясняешь пылкость нашей встречи?
– По-видимому, квартира Гарсона располагает к траханью.
Он грустно улыбнулся, потом засмеялся – тоже не слишком весело:
– Ох эта ужасная Петра! Трахаться или не трахаться – вот в чем вопрос!
Я совершенно не собиралась открывать дискуссию в такое время. А потому встала, надела плащ на голое тело и, скомкав халат, запихнула его в карман.
– Поехали, Хуан. Вот будет номер, если Гарсон проснется и обнаружит нас в своей квартире. Он очень неловко себя почувствует, когда ему придется давать объяснения.
– Весьма трогательная деталь.
Я пропустила его иронию мимо ушей. По дороге к моему дому мы не разговаривали. И простились с фальшивой сердечностью. «Прощай», – сказал он с едва заметной интонацией окончательного расставания. «Прощай», – машинально откликнулась я. Домой я вернулась в паршивом настроении и едва стояла на ногах от усталости. Хватит! Хватит мистификаций и вранья, хватит приспосабливать высокое к повседневной жизни. Чувства Монтуриоля есть не что иное, как типичный уязвленный мужской нарциссизм. Прощай? Хорошо, пусть будет «прощай», я тоже упрямая, и забудь, что мы случайно встретились в окопах, когда вокруг падали бомбы. Я отказываюсь быть героиней романтических книг, смирись с тем, что есть или исчезло. Ужастик приветливо поглядывал на меня. Думаю, кроме Моцарта, ему нравятся фильмы с Богартом.
