– Я король, – ответил он, – я вправе делать все, что только пожелаю…
А желал он свою сестру.
И желание это лишь росло день ото дня, словно она, Маргарита, очаровала его.
Вдруг да и вправду? Поговаривали, что сварила она тайное зелье, которым опаивала всех своих любовников, и оттого теряли они саму способность мыслить здраво, и жили единственно для Маргариты.
Эдуард стал следующим.
Он, прознав о связи своего старшего брата, едва ли не возненавидел его, того, который спешил отобрать все, что только дорого Эдуарду. И ревность, снедавшая его с того самого дня, когда именно на голову Карла возложили корону, окрепла.
Она, эта ревность, и толкнула похитить Маргариту.
Спрятать ее… ненадолго, всего-то на ночь, которая стала столь яркой, что проснулся Эдуард с пониманием, что не сумеет расстаться с сестрой. Она же не желала расставания ни с одним из братьев.
– Вам следует помириться друг с другом, – сказала она однажды, хитро усмехнувшись. – И я знаю как…
Что ж, это примирение доставило немалое удовольствие всем троим.
А матушка, до которой дошли слухи, вновь пришла в ярость, однако что она могла сделать против воли короля? Тот же, не желая расставаться со столь неутомимой любовницей, ко всему и прекрасной, запретил ей беспокоить Маргариту.
Матушка подчинилась с великой неохотой.
Зато, верно, из желания отомстить – а мстила она всегда с преогромной радостью – заговорила о замужестве Маргариты.
– Я не хочу замуж, – жаловалась Маргарита самому младшему из братьев, которого любила вполне искренне, поскольку был Эркюль лишен как и себялюбия Карла, полагавшего, будто весь мир создан единственно для его удовольствия, так и ревности Эдуарда. – Я не хочу уезжать отсюда…
– Но тебе придется. – Эркюль целовал сестру в щеку и робел при том. – Все женщины выходят замуж. Это неизбежно.
Маргарита и сама понимала, что рано или поздно, но матушка договорится, с португальцами ли, с испанцами… договорится и отошлет Маргариту прочь, чтобы не мешала она собственным, Екатерины, планам. Впрочем, будущее замужество не так уж сильно пугало Маргариту. Порой в том виделась возможность сбежать из золотой клетки Лувра, единым махом переменив собственную жизнь.
Избавиться от братьев, чье внимание уже стало утомлять Маргариту. Никогда-то прежде не отличалась она постоянством, и любовников предпочитала менять часто, находя в разнообразии особое удовольствие. Но вместе с тем Маргарита подозревала, что ни избранный матушкой супруг, ни люди его не проникнутся к ней любовью… и как знать, не лишат ли вовсе маленьких ее удовольствий.
– Ах, Маргарита… – Эркюль поцеловал ее в висок, и прикосновение губ его было нежным, трепетным. – Ты слишком обо всем беспокоишься. Матушка пока не приняла решения.
Он усмехнулся и, проведя пальцем по губам Маргариты, добавил:
– Поверь, это решение она примет еще нескоро…
К сожалению, Эркюль ошибся.
Впрочем, Маргарита его не винила, осознавая, что если кто и виновен в ее невзгодах, то исключительно ее собственная беспечность.
С герцогом Гизом она столкнулась вовсе не случайно, хотя, конечно, обставила эту встречу именно так, ведь в Лувре были приняты некие правила игры, которые таким образом делали саму игру интересней.
Очередной бал.
Веселье.
И бесконечное счастье, совершенно беспричинное, вместе с тем оглушающее. Маргарита словно пьяна, пусть и не пила сегодня вина. Во всяком случае, не столько, чтобы потерять голову.
Она танцевала.
Ах, до чего же любила она танцы! И чтобы смотрели на нее, чтобы не сводили глаз. Она купалась в мужской любви, в женской ревности, таяла от осознания, что именно она, Маргарита, самая прекрасная женщина… и даже супруга дорогого брата, которая исходила от тихой бессильной ненависти, ничего не могла поделать.
Юная принцесса была и вправду хороша.
– Я вас знаю, – сказал очередной ее кавалер, появившийся при дворе недавно, но Маргарита довольно уже слышала о нем, чтобы влюбиться. Что поделать, влюблялась она легко, к вящей ярости Эдуарда, не способного ничего-то с этой любовью поделать.
Он, глупец этакий, вздумал Маргариту сторожить.
И приставил к ее покоям верных своих людей, чтобы убивали всех мужчин, которые выйдут ночью… ну или войдут. Маргарита не уточняла. Узнав об этакой глупости, она лишь посмеялась: в ее покои вело множество путей…
– И я знаю вас. – Она ослепительно улыбнулась де Гизу, который ответил на эту улыбку своей. Придворные дамы полагали ее безмерно очаровательной. – Вы тот несносный мальчишка, который отказался служить мне в Амбаузе…
– Неужели?! – притворно ужаснулся де Гиз. – А мне помнится, что это вы отвергли меня, предпочтя бедолагу…
Он сделал вид, будто забыл имя. А Маргарита не стала напоминать. Ее верный паж, ее тень, которая уже тогда питала ее своей любовью, погиб.
– Увы, он оставил меня. – Она вздохнула непритворно, поскольку вполне искренне горевала о том, что жизнь была так жестока. – Он был слишком хорош, чтобы Господь оставил его среди людей.
– К моей радости.
– Вы жестоки.
– Вы уже тогда узрели эту мою черту. – Де Гиз поклонился. – Увы, ничего не могу с собой поделать. Жестокость – часть меня… но и она может быть привлекательной.
Маргарита верила.
Он был весь привлекателен, высокий и статный, светловолосый, одновременно прекрасный, будто ангел Господень, и порочный. Ее влекло к нему, влекло неудержимо, как пожалуй, не влекло до сего дня ни к одному другому мужчине.
Еще немного, и она вовсе потеряет голову.
Так и случилось.
Это не было истинной любовью, не той, которую прославляют менестрели, рассказывая истории о чувствах возвышенных и прекрасных. Нет, эта была животная всепоглощающая страсть, которая заставила Маргариту отбросить всякую осторожность.
Карл смеялся:
– Смотри, сестренка, этак ты и про других забудешь. – И спеша утвердить собственную власть, брата над сестрой, короля над верною своей подданной, он целовал ее.
Маргарита отвечала.
И все же, даже в этом поцелуе не забыла о своем Генрихе.
Он был чудесен. И чем больше узнавала она его как мужчину и как человека, тем сильней проникалась симпатией. Он не ревновал Маргариту, не исходил злобой, как несчастный Эдуард, общества которого она теперь избегала. Он был неутомим и обладал большой фантазией.
