– Стол…
Не приляжет, но просто-напросто упадет, если позволит себе отпустить опору.
Он не хочет падать. Не при ней.
– Что принести?
Саломея оказалась на удивление сообразительной.
– Кофр… мой… там…
– Сначала давай ляжешь. Обопрись.
Не время для глупой гордости, потому что он, кажется, вот-вот отключится, правда, в отличие от обморока, забытье будет тяжелым, болезненным.
– Ложись… будь паинькой. Может, врача?
– К-кофр.
Говорить получалось с трудом.
И кофр, который ему сунули в руки, Далматов ощутил не сразу. Проклятье, он не видит… вспомнит.
– Открой.
– Открыла. – К счастью, она не стала спорить и переубеждать. – Флаконы… опять ты за свое. Какой нужен?
– Второй ряд от крышки. Пятый по счету. Номер посмотри… семь дробь два.
– Есть.
– Три капли…
– В воду?
– Ложка там. Есть. В нее. Не надо растворять.
– Сделала.
– Первый ряд. Первый флакон. Два нуля.
– Есть.
– Хорошо… капля…
Раствор получился горьким, Далматов уже и забыть успел, какая это гадость. Но подействовало. Сперва отступил гул в ушах, и ехидный смех растаял. Разноцветная мошкара осыпалась пеплом…
– Спасибо. – Он сумел открыть глаза.
За окном по-прежнему темно… или это не за окном, а Саломея заботливо задернула шторы.
– Не за что. – Она сидела на краю постели и смотрела так… с сочувствием?
Жалости он бы не вынес, а сочувствие, странное дело, было приятно.
– Прости, пожалуйста. – Саломея запахнула халат поплотней. – Я… я забыла, что ты на свет плохо реагируешь и… и сделала только хуже.
Далматов кивнул, если бы не опасался, что кивок этот выйдет боком. Голова была неприятно тяжелой, и он сомневался, что сумеет оторвать ее от подушки. К счастью, этакого подвига от него сейчас не требовали.
– Посидишь? – спросил он.
– Конечно.
– Что, настолько плохо выгляжу…
– Ну…
– Ясно.
– Илья… а ты врачам показаться не пробовал? Эти приступы, они ведь… – Саломея замялась. – Нехороший симптом.
– Пробовал. – Он закрыл глаза, так лежать было легче. – Полное обследование… и неоднократное. Не только у нас… я здоров. Абсолютно здоров…
– Абсолютно здоровых людей не бывает.
– Не вредничай, рыжая, ты поняла, о чем я.
Можно попробовать перевернуться на бок.
– Поняла… все равно мне за тебя страшно, Илья.
– Хорошо.
– Почему?
– Потому что никому еще за меня страшно не было. Я посплю часик, ладно? А потом поедем.
– Куда?!
– На малую родину… мы же говорили. – Он зевнул. Тело охватывала приятная слабость, тело это вовсе становилось угрожающе легким, если бы не одеяло, того и гляди, воспарит.
– Ты никуда не поедешь в таком состоянии! Лежи… – Голос Саломеи доносился издалека. Смешная она, когда злится… и приятно, что волнуется, действительно волнуется. Он слушал этот голос, радуясь тому, что снова она рядом. Надо будет сказать… непременно надо будет сказать.
Далматов очнулся в темной комнате, и чужое присутствие ощутил сразу.
Саломея спала в кресле, забравшись на него с ногами, кое-как завернувшись в плед. И проснулась почти одновременно с Далматовым. Глаза открыла, подавила зевок.
– Привет, ты как?
– Нормально, – почти не покривил душой Далматов.
– Врешь небось.
– Если и так, то самую малость. – Он сел и прислушался к себе. Голова еще гудела, но мигрень отступила, галлюцинации, кажется, тоже. – Но поведешь ты.
– Может, останешься…
– Одну я тебя точно не отпущу. А с этим делом разобраться надо поскорее. – Он встал, с удовольствием отметив, что стоять на ногах вполне способен. – Рыжая… как ты вообще здесь оказалась?
Она пожала плечами:
– Ты позвал.
– Я?!
– Ну… мне так показалось, что ты зовешь, – вынуждена была признать она. – Я испугалась, что тебе совсем плохо…
– Совсем. – Далматов охотно согласился. – Мне совсем плохо… было. Собирайся иди.
– Завтрак.
– Я не…
– Завтрак, – жестче повторила Саломея. – Или мы никуда не поедем.
Завтракали в его комнате, и как ни странно, с немалым аппетитом, пусть и в полном молчании. Уже на выходе Далматова перехватила Варвара.
– Привет… – Зеленое платьице с оборочками, волосы собраны в два хвостика. Гольфы поверх белых колгот. Балетки розовые. Девочка-цветок, ей идет этот образ, привычен, изучен, и играет она искренне, почти не задумываясь о том, что есть игра.
– Доброе утро.
– Наверное, доброе… а куда ты собрался?
– По делам.
Нахмурилась и колечко тронула, простенькое серебряное, выглядевшее дешевым. И этот непроизвольный жест выдал беспокойство.
– Один?
– Нет.
– Помирились, значит?
– Вроде того.
Кивнула и губу прикусила, посмотрела сквозь ресницы, и взгляд такой, оценивающий, слегка раздраженный.
– Мне убираться?
– Нет. – Он поморщился: сейчас, после приступа, запахи ощущались особенно сильно, а духи Варварины были резкими, раздражающими. – Оставайся, если хочешь.
– Хочу… но когда вас ждать?
– Когда-нибудь.
– Я все равно тебя получу, – сказала она и ножкой топнула.
Вот же…
Варвару с ее желаниями Далматов выбросил из головы легко. Забравшись на заднее сиденье, он вытянулся и прикрыл глаза. Снова хотелось спать. И Саломея, чувствуя это его желание, не спешила заговаривать.
И лишь на подъезде к городку она поинтересовалась:
– С кого начнем?
– С родителей. Потом – соседи… одноклассники-одноклассницы… кто-то что-то должен был знать. – Далматов сел и зевнул во весь рот. – Проклятье, ощущение такое, что я месяц не спал.
– Может…
– Нет. Но к родителям сходишь ты… постарайся поймать ее мамашу.
– Ее мать умерла.
– Вот этим уже я займусь. Высадишь в центре?
– Может…
Далматов покачал головой:
– За руль мне точно пока нельзя. Я не самоубийца… как закончишь – набери. И, рыжая… будь осторожна.
