– Не помню.
– И я не помню. Отрастишь?
– Для тебя – что угодно. – Он все же поднялся. – Рыжая… если тебе неприятно, то… я потом перескажу… мало ли что там будет… вдруг и вправду…
Не порно.
Любительская съемка домашней камерой.
Рыжая девчонка, старшеклассница в коричневом платье, подшитом так, что юбка едва-едва попу прикрывала. Белый фартук, белые банты.
– Я красавица?! – Варвара кружится перед зеркалом. – Скажи, что я красавица! Он офигеет, когда увидит!
Варвара наклонилась, медленно, явно репетируя, и короткая юбчонка задралась вовсе неприлично, обнажая кружевные трусики.
Мгновенье темноты, и картинка сменилась. Теперь – угол какого-то здания. Кирпичное. Крашенное в серый цвет. На сером же асфальте – черные лужи, в которых отражаются белые туфельки с лаковыми бантами. Выше – белые гольфики и округлые коленки.
Варвара раскраснелась. И волосы растрепались, но ей идет. Миленькая, очаровательная просто, но образ милой школьницы портит сигарета, зажатая в руке. Затягивается Варвара смачно.
– Нашла чего снимать. – Она поворачивается, пытаясь спрятать сигарету. – А если увидит кто?
– Кто?
Вопрос.
И голос такой знакомый… но Саломея не может понять, где и когда его слышала. Одного слова мало…
– Не знаю… завучиха наша… орать станет… и дневник попортит.
– Можно подумать, он у тебя чистенький.
– Да уж, – Варвара рассмеялась и, наклонившись – так же, как она тренировалась перед зеркалом, но сейчас отрепетированно, почти естественно, – выпустила дым в камеру. – Но если папаше донесут, осатанеет…
Конец.
И несколько секунд темноты.
– Снимаешь? Не сади зарядку… погоди…
Возня.
Стук. Вздохи.
– Погоди… как я выгляжу? Поведется, думаешь…
– Сделаешь, как я сказала, и поведется…
Теперь Саломея узнала этот голос и сама удивилась этому узнаванию.
– Да быть такого не может, – шепотом произнесла она.
– Может, – ответил Далматов. – Еще как может. Ты, рыжая, на удивление наивна. И я сам недалеко ушел.
Полог темноты спал.
Комнатушка с обшарпанными стенами и зеркалом, которое висело криво. В нем отражается силуэт, явно женский, вряд ли бы мужчина вырядился в столь пышное платье, ко всему ярко-розовое.
– Главное, не переборщи…
На Варваре узкое платье леопардовой расцветки. С глубоким вырезом, экстремально короткое, столь плотно облегающее костлявую ее фигуру, что Саломее удивительно, как платье вообще налезло на Варвару.
Волосы взбиты рыжей копной.
Глаза подведены густо.
На губах – красная помада.
– Да помню я, помню, – с немалым раздражением произнесла Варвара. – А ты уверена, что память отшибет?
– Уверена. Главное, держись плана…
Прозрачный пакетик, который держит Варвара, исчезает в крохотной ее сумочке.
– Помню я… просыпаюсь наутро вся такая… и плачу, что он меня опоил… принудил… а я его так люблю, что жить без него не могу, и если он на мне не женится, то я напишу заяву, что он меня изнасиловал…
– Про кровь не забудь.
– Не занудничай.
– Варя, это не занудство. Это необходимость. Нужно, чтобы осталась твоя кровь, которую можно сдать на анализ, и выявить в ней рагипнол.
Варвара надула губки.
– Это подтвердит твою версию событий. И даже его мамаша с такими доказательствами не сможет ничего сделать… особенно если заяву подать в области…
Варвара скривилась, похоже, что эти рассуждения были ей совершенно не интересны, и та, которая снимала все на камеру, заметила недовольство.
– Ты же хочешь выйти замуж, Варенька?
– Хочу.
– Выйдешь.
– Я думала, по любви…
– Стерпится-слюбится, – спокойно отрезала женщина. – Или ты думаешь, что Андрюшка, переспав с тобой разок, резко влюбится?
– У меня есть…
– Твоя магическая штука, знаю. Только Уголовный кодекс, Варенька, он куда надежней и понятней.
– А зачем ты все снимаешь?
– Разумный вопрос, – прокомментировал происходящее Далматов. – Мне тоже интересно.
Женщина, которая пряталась за камерой, Далматова не слышала, но Варваре ответить соизволила:
– Затем, дорогая, чтобы у тебя не возникло мысли меня переиграть.
– То есть. – Варенька нахмурилась. – Ты меня шантажировать будешь?
– Нет. Буду страховать себя. Задумаешь меня кинуть, и запись выплывет. А старуха живо сообразит, что с ней делать…
– Тебе тоже попадет.
– Я, Варенька, в отличие от тебя, знаю, что сделать, чтобы задницу свою прикрыть. Поверь, на старуху у меня тоже кое-что есть, поэтому меня она трогать не рискнет. А вот ты… ты, девочка, совсем другое дело…
– А я думала, что мы подруги…
– Конечно, подруги. Но в жизни всякое случится может…
И запись оборвалась.
Далматов встал.
Сложил руки за спиной.
Прошелся у окна, выглянул в это самое окно. Раздраженно дернул ручку, которая заела, но потом все-таки поддалась.
– Жарко. – Он высунул голову, глотая ледяной воздух. – Я сам должен был понять.
– Что понять?
Вот Саломея не понимала ровным счетом ничего.
– Все. Что история эта с двойным дном… или с тройным. – Он говорил, почти перевалившись на ту сторону, лежа на подоконнике. И Саломее вспомнилось, что этаж – пятый, земля далеко…
– Она дура.
– Кто?
– Твоя сестрица. Извини, рыжая, но это очевидно… я все пытался понять… помнишь, что я говорил…
– Ты много говорил.
– Про то, что она – не охотница. Непохоже, что охотница… забудь… она дура. А у дур своя логика… непостижимо!
– Ты злишься.
– Злюсь.
– На кого?
– На себя. На эту… прости господи, хищницу недоделанную… и на ее подружку. Надо было сообразить… выпускной вечер и резко вспыхнувшая любовь… мамаша, которая об этой любви рассказывает. Я ведь чуял, что рассказывает не все!
– Андрея шантажировали.
– Именно. – Далматов оставил окно открытым. – Шантажировали… и жениться заставили… он, думаю, перепугался… мамаша-судья, конечно, от многого отмазать могла, но вот… наверняка были свидетели, которые показали бы, как он с Варенькой заигрывает. И что подливал ей… ведь подливал, пусть и безобидный компот, а значит, наркоты мог сыпануть… представь себя на его месте… ты просыпаешься утром в постели с бывшей ученицей… голова гудит… оно и понятно, накануне ты неплохо отдохнул, но все-таки… все-таки не до полной же потери памяти!
