– Записал.
– Рост высокий, очевидно, за метр восемьдесят. Толстый, лысый, э-э… что еще? Визуально одна нога, похоже, короче другой. Записал?
Стогов забыл про дымящуюся в руках сигарету и стал прислушиваться к их разговору. Одна нога короче другой?
– Переворачиваем тело лицом вверх. Лицо одутловатое, борода рыжая. Похоже, крашеная. Что это у нас? Ага! Отрублен кончик носа. Но это старая травма.
Рукой в резиновой перчатке медик приоткрыл убитому рот.
– Зубы в порядке, но с характерными особенностями. Успеваешь писать?
– Не так быстро… «особенностями»… Что дальше?
– Имеется ярко выраженная люпостоматия.
– Как это пишется?
– Лю-по-сто-ма-ти-я. «Люпус» – волк, «стома» – зуб. Означает далеко выдающиеся верхние клыки с обеих сторон рта. Записал?
Стогов не мог поверить тому, что слышал. Больше не обращая внимания на медиков, он подошел к лежащему на полу телу, присел рядом. Левая рука у застреленного узбека неудобно подвернулась под спину. Ухватившись за рукав, Стогов выдернул руку. Сидеть на корточках было неудобно, он чуть не упал. Тело начало коченеть, двигалось плохо, а рука на ощупь была, как ветка дерева, – твердая, неподатливая. Молодые медики смотрели на него и хмурились.
Не обращая на них внимания, Стогов разогнул скрюченные пальцы убитого. То, что он искал, обнаружилось на указательном пальце правой руки. Старинное кольцо. Золотое, тяжелое, с зеленоватым камешком. На камне было вырезано несколько строк арабской вязью.
3
Рассказывают далее, что, прогуливаясь за городскими воротами, Фатима смотрела, как слуги ее отца сдирали шкуру с барана, чтобы нажарить мяса для угощения прибывших на праздник. Прилетел тут ворон и стал пить пролившуюся на белый песок пустыни кровь.
И тогда красавица сказала:
– Сижу одна целыми днями, а молодость моя проходит. Желала бы я полюбить такого человека, у которого будут эти три цвета: щеки, как кровь, волосы, как вороново крыло, тело, как белый песок!
Оторвавшись от разделки туш, сказали слуги ее отца:
– Счастье и удача тебе, дочь эмира, ибо близко от тебя такой человек. Видели мы, что нынче утром вошел в город юноша, так вот он красавчик, каких поискать, и все, что только что тобой перечислено, у него воистину есть.
Девушка ответила:
– Не буду я здорова, пока не увижу его!
Быстрее исполнилось ее желание, чем могла представить себе Фатима. Вернувшись во дворец отца, она вышла на балкон, чтобы поприветствовать собравшихся на празднество гостей, и, кинув взгляд на площадь, сразу увидела того, о ком ей было сказано. Воистину ас-Сакалиба был еще краше собой, чем она могла подумать, слушая тех, кто видел его.
Выскользнув незаметно из дворца, девушка дождалась, пока он посмотрит в ее сторону, и улыбнулась ему.
– Красива юная верблюдица, что прогуливается возле нас, – удивился ас-Сакалиба.
Фатима ответила:
– Верблюдицы хороши, коли есть на них юные бактрианы.
– Рядом с тобой бактриан, каких поискать: твой отец, эмир этого города, который поклялся сшить себе плащ длиной в двенадцать локтей из бород обезглавленных врагов, а пока длина этого плаща лишь девять локтей.
– До сей поры равный тебе не входил в ворота этого города, и никто никогда не смотрел на меня так, как смотришь ты сейчас!
– Отведу взгляд, ибо борода у меня лишь пробивается и даже на плащ для твоего отца вряд ли сгодится.
– Ты отказываешься от меня?
– Воистину так! – ответил опечаленный ас-Сакалиба, развернулся и отправился искать в городе место для ночлега, да только что могут поделать влюбленные, если сердце начинает диктовать им, как быть? Следующим утром он проснулся от того, что в его мире теперь было два солнца, и если одно блистало на небосводе, то другое, еще более золотое, покоилось на подушке рядом с его собственной головой. Воистину больше не беспокоился юный ас-Сакалиба о том, что может с этой головой расстаться!
Музыканты били в бубны и дули во флейты, веселый праздник шел своим чередом, а на столы перед прибывшими выставлялись все новые кушанья, но чего стоит угощение, если не сопровождается оно приятной беседой и обменом новостями? И вот по рядам рассевшихся вокруг столов гостей уже поползла, будто степная гадюка, сплетня о том, что не свободно сердце дочери эмира и что неспроста так довольно улыбается лишь накануне прибывший в город красавец ас-Сакалиба. Вползла эта гадюка и в уши грозного Сейфа ад-Даулы, хотя уж этого-то влюбленные хотели меньше всего.
Почернел лицом Сейф ад-Даула, лег на свое ложе, застеленное шкурами барсов и ланей, и приготовился умирать. Плач и воздыхания пронеслись над песками, хотя своим приближенным эмир велел не говорить ничего гостям, дабы не испортить им праздник, на который те собрались.
Только и повторял Сейф ад-Даула:
– Дочь моя! Дочь моя! Для того ли я растил тебя, чтобы теперь слышать о тебе такое? Глаза твои, Фатима! Шея твоя, гордая, будто у лебедей, которые не водятся в нашем оазисе и являются лишь в миражах, что видят караванщики за миг перед гибелью от жажды! Завтра я произведу справедливый суд: поставлю дочь перед священным камнем, именуемым «Нелживый», и заставлю ее дать присягу. Поразит ли ее молния с небес, не поразит ли, – в любом случае узнаю правду. И если выяснится, что сплетня правдива, оба умрут: и ас-Сакалиба, и отдавшаяся ему моя дочь!
Воистину кончилось бы все не просто плохо, а наихудшим из возможных способов, но не таковы были влюбленные, чтобы отказаться от своего счастья. Тем же вечером Фатима велела передать избраннику, чтобы он ждал ее на берегу арыка, снабжавшего оазис водой, но не в своем обычном виде, а изменив обличье. Выполнил ее просьбу ас-Сакалиба и явился в назначенное место, изменив внешность.
Он встал на берегу, а Фатима в сопровождении служанок несла пирующим гостям очередную порцию лакомств, ибо существовал в том городе обычай, согласно которому на третий день пира именно дочь эмира должна была угощать гостей. Пытаясь перейти через арык, Фатима оступилась, начала падать и крикнула юному ас-Сакалиба:
– Друг! Подойди поближе и помоги мне!
Юноша схватил ее за руки, но не удержался и грохнулся на землю, не выпуская ее из объятий. Увидев это, все гости вскочили с мест и бросились к ним, но ас-Сакалиба успел ускользнуть, скрыться, а потом переоделся и вернулся на главную площадь. Никто его так и не узнал.
4
Вторник, 17 октября, 15–07
Часов около трех Осипов вытащил из кармана телефон, посмотрел, сколько времени, и сказал, что сил его больше нет тут находиться. Стогов, последние полтора часа тупо просидевший на подоконнике, воодушевился: