Багряная чума вас задави!
Или вот это:
Пади на вас все жабы, гады, чары Сикораксы!
А вот это ещё почище:
Пади на вас нечистая роса
Гнилых болот, которую сбирала
Мать вороновым колдовским пером!
О чём тут речь, я толком не знаю, но если сказать последние три слова с нажимом, результат гарантирован.
Ну, убедились теперь, что миссис Бейкер этой пьесы не читала? Знай она, что тут такое непотребство, ни за что бы не дала мне книгу.
Я репетировал каждый день после ужина. Снимал рубашку — мне казалось, что так получится пострашнее, — вставал перед зеркалом в своей комнате и начинал с жаб и гадов. Мне эта фразочка виделась самой забористой. К тому же на слове С-с-сикоракс-с-сы у меня аж слюна брызгала во все стороны. По-моему, впечатляюще!
Накануне второй среды ноября я говорил эту фразу без запинки, а на слове жабы буквально квакал, да так, что кровь стыла в жилах. Вечером, во время репетиции, в дверь постучала мама.
— С тобой всё в порядке? — встревоженно спросила она.
— Да. А что?
— Мне послышалось, ты сам с собой разговариваешь.
— Я репетирую… выступление, — ответил я и, в сущности, даже не соврал.
— Ладно, репетируй. Не буду мешать, — сказала мама и ушла.
Я ещё немного поработал над «чумой», так как она годится на все случаи жизни.
Потом в дверь постучал отец. Наверно, в телевизоре случилась рекламная пауза.
— Холлинг, твой голос даже из подвала слышен, — сказал он. — Что, собственно, происходит?
— Шекспира разучиваю.
— На кой он тебе сдался?
— Для миссис Бейкер.
— Для миссис Бейкер? — Отец удивился.
— Угу.
— Тогда зубри дальше. — И отец ушёл обратно к телевизору.
Я снова обратился к жабам и прочей нечисти и репетировал, пока в дверь не постучала сестра.
— Холлинг!
— Что?
— Заткнись, а?
— Пусть тело волдырями вам ветер юго-западный покроет! — провозгласил я.
Сестра распахнула дверь.
— Что ты вякнул?
Пред лицом шестнадцатилетней сестры, которая того и гляди запулит в тебя чем-нибудь тяжёлым, Шекспир бессилен.
— Уже молчу, — поспешно сказал я.
— И не вздумай снова орать, — предупредила сестра. — Рубашку бы надел, что ли. Супермен выискался.
Она захлопнула дверь.
Я решил, что репетицию пора сворачивать.
Утром я отправился в школу намного раньше обычного: там ведь тоже можно порепетировать, пока одноклассники не подтянутся. На третьем этаже, посреди широкого коридора перед нашим классом, я застал такую картину: мистер Вендлери одной рукой придерживал стремянку, а другой подавал стоявшему на ней мистеру Гвареччи мышеловки, вернее крысоловки с пружинами. Я видел только ноги директора, поскольку он вынул одну потолочную плиту и влез в отверстие почти до пояса.
— Давайте последнюю, — скомандовал он завхозу. — Так, хорошо. А теперь сыр.
Мистер Вендлери пошарил в боковом кармане комбинезона и, достав целлофановый пакет с кубиками сыра, протянул вверх. Рука директора опустилась и, забрав пакет, снова скрылась.
— Отодвигаем пружинку, — озвучивал свои действия директор, — кладём кусочек сыра…
И тут раздался щелчок. А потом с неба пала не божья роса, не манна небесная, а — мистер Гвареччи.
— О-о-о! — произнёс он.
Если честно, произнёс он, конечно, не «О-о-о!», а совсем-совсем другое слово. Получилось не так красочно, как у Шекспира, и не так выразительно, как читает Шекспира миссис Бейкер, но вполне внушительно.
Директор приподнял голову. Лицо у него было красное, а пальцы — ещё краснее. Он размахивал и тряс рукой, словно старался стряхнуть её с себя вовсе.
— О-о-о! — произнёс он снова. (Он, конечно, говорил не «О-о-о», ну да вы и сами поняли, верно?)
— А попробуйте «Сгнои тебя чума», — предложил я.
Мистер Гвареччи посмотрел на меня с пола.
— Ты откуда взялся? — спросил он.
— Ещё можно: «Пусть вредная роса падёт на вас». — Я был готов поделиться с ним всем, что выучил.
Мистер Гвареччи снова затряс прищемлёнными пальцами и простонал:
— В такую рань ученикам в школе не место.
— Он видел, что мы ставим крысоловки, — недовольно сказал мистер Вендлери.
— Это тот семиклассник, который выпустил крыс. Он и так всё знает, — отозвался директор.
Завхоз скорчил страшную мину и поднёс палец к губам.
— Ни звука! — велел он мне.
— Пусть ж-ж-жабы-крыс-с-сы заедят меня, если проговорюсь, — пообещал я. И слюной брызнул на «крыс-с-сах» для убедительности.
Мистер Гвареччи посмотрел на меня странным взглядом, а потом медленно встал, собрал упавшие вместе с ним крысоловки и снова полез на лестницу. Я его за такое упорство зауважал. Пальцы-то у него, наверно, сильно болели.
— Иди в класс, Холлинг Вуд, — скомандовал он.
Миссис Бейкер оказалась на месте. Она сидела за столом и глядела на потолок, прислушиваясь к доносившимся сверху звукам: крысы топотали и скреблись прямо у нас над головой. Мы стали слушать вместе. Наконец всё стихло.
— Никому ни слова, мистер Вудвуд, — предупредила учительница.
— Ни слова, — повторил я и прошёл к своей парте.
— Вы дочитали «Бурю»? — спросила она.
— Да.
— Что ж, сегодня днём обсудим. — Он кивнула и взялась за проверку наших сочинений, которые стопкой лежали перед ней на столе. Красные пометки запестрели на белых страницах, как следы бубонной чумы.
Репетировать было решительно негде. Тем не менее я надумал тренироваться потихоньку — чтобы в критической ситуации не забыть ругательства Калибана. И вот, уткнувшись носом в парту, я прошипел: «Водянкой дуй на вас, о дьявольские твари». Я тут, конечно, слукавил, соединил слова из двух разных мест пьесы. Но мне показалось, они будут хорошо сочетаться. Да, звучит неплохо. Я произнёс их снова, представляя Калибана и Сикораксу — не ведьму Сикораксу и её сынка Калибана из «Бури», а наших крыс. Чем не дьявольские твари?
— Водянкой дуй на вас, о дьявольские твари! — шептал я страшным шёпотом.
— Вы хотите что-то сказать? — спросила миссис Бейкер.
