Да что она в этом понимает?
* * *
На следующей репетиции я спросил мистера Гольдмана, нельзя ли облачить Ариэля в доспехи.
— У нас нет никаких доспехов!
— Как нет? А как же вы ставите пьесы, где есть воины?
— А мы их не ставим. Что же, нам целый арсенал закупать, чтобы сыграть «Юлия Цезаря»? Дорогое удовольствие. А почему, собственно, Ариэль должен быть в доспехах?
— Потому что он — рыцарь волшебника Просперо. Он сражается, вступает в единоборство с врагом.
Мистер Гольдман покачал головой.
— Рыцарь? Единоборство? Холдинг, ты — дух! Проще говоря, фея. Иди, надевай костюм. Начинаем прогон.
Н-да, доспехов мне не видать как своих ушей.
В следующую среду, как только все разъехались по своим храмам, миссис Бейкер извлекла из ящика знакомый том Шекспира.
— Мистер Гольдман говорит, что вам надо немного помочь с трактовкой некоторых моментов. А в остальном вы замечательно справляетесь с ролью.
— Правда?
— Правда. Откройте четвёртый акт. Я буду читать за Просперо. Начнём с реплики «Чего желает мой могущественный хозяин» — и до конца.
— Он сказал, что я замечательно справляюсь?
— Да. И что вам надо кое в чём помочь. Начинайте.
— Мне мысль твоя — закон. Что ты прикажешь? — произнёс я.
— Нет-нет, мистер Вудвуд. Представьте, ведь вы и сами умеете творить чудеса. Но вы — в рабстве у волшебника Просперо, и если сослужить ему добрую службу, это будет последнее задание. Он даст вам свободу! Вы ждёте этого момента так давно! Нельзя произносить эти слова буднично. Вы же не автобуса на остановке ждёте. Вы ждёте освобождения! Свобода уже совсем близко!
— Мне мысль твоя — закон. Что ты прикажешь?
Миссис Бейкер скрестила руки на груди.
— Побольше страсти, мистер Вудвуд. Вам это важно! Решается ваша судьба!
— Мне мысль твоя — закон! Что ты прикажешь?!
— О! То, что надо! Вы поймали верный тон. А теперь вступает Просперо.
Дальше я верный тон уже не терял, потому что… Потому что, когда миссис Бейкер начала читать за Просперо, мне показалось, что в класс вошёл самый настоящий Просперо в развевающемся плаще, с книгами, полными волшебной науки. Она была Просперо, а я — Ариэль, и вот я выполнил последнее задание и Просперо сказал: «Мой Ариэль, вернись, свободный, к стихиям — и прости!» И вдруг я почувствовал то, что наверняка чувствовал в тот момент Ариэль: передо мной открылся целый мир, я волен делать в нём что хочу, лететь куда хочу. Я абсолютно свободен.
И в моей власти придумать счастливый конец.
— Думаю, мистеру Гольдману понравится, — сказала миссис Бейкер.
И не ошиблась. В тот вечер на репетиции я реально мог бы взмыть в небо, мог отбросить и позабыть пустые, проведённые в услужении годы. Я ощущал себя таким воздушным, лёгким, свободным!
Во всяком случае, на сцене.
В школе я чувствовал себя совсем иначе. Потому что миссис Бейкер то и дело напоминала моим одноклассниками, что билеты на спектакль Шекспировской труппы Лонг-Айленда следует купить заранее, а я то и дело намекал им, что спектакль очень длинный, он наверняка затянется и шансов успеть после его окончания на встречу с Микки Мантлом практически нет.
Ну да. Снова враньё. Но пресвитерианцам Бог прощает, когда — позарез.
* * *
Шли дни. Ханукальные и рождественские украшения в Камильской средней школе начали потихоньку ветшать, репетиции и прогоны подошли к концу. Наступила суббота. Я напялил жёлтые колготки с перьями на заднице, натянул поверх них джинсы, взял свой самый новый бейсбольный мяч, и отец, подкинув меня на машине до Фестиваль-театра, сказал: «Ну, сын, не подведи». Представление Шекспировской труппы началось. Только не с «Бури», а с отрывка из пьесы «Генрих IV», где мистер Гольдман играл Фальстафа.
Глядя в щель из-за кулис, я видел почти все лица сидевших в зале людей. Их собралось немного. И неудивительно! Если у человека имеются хотя бы зачатки здравого смысла, он уже давно торчит в «Империи спорта». Так, вон миссис Бейкер в третьем ряду, в самой середине, рядом с миссис Биджио. Вид у миссис Бейкер такой учительский-преучительский, словно она сейчас начнёт размахивать красной ручкой и всё вокруг перечеркнёт крест-накрест. Наверно, выбрав учительскую профессию, любой человек со временем обретает такой видок, это неизбежно. Можно даже не сопротивляться.
За миссис Бейкер и миссис Биджио, в четвёртом ряду, сидят… родители Данни Запфера! Обалдеть!
Наверно, Данни рассказал им про спектакль, и они захотели посмотреть, как я выйду на сцену в доспехах. Им этот спектакль, видимо, показался интереснее, чем праздничная программа Бинга Кросби «Снежное Рождество», которую сейчас показывают по телевизору и которую мои родители не пропускают ни-ког-да. Ни при каких обстоятельствах. Родители Данни предпочли мой дебют в пьесе Шекспира, а не бархатный голос Бинга Кросби, который в сотый раз затянет «Я мечтаю о белой от снега тропе». Впрочем, мистер Запфер явно скучает: позёвывает, прикрывая рукой рот, и пытается незаметно ослабить галстук на шее.
Как выяснилось, если ты загримирован, в зал из-за кулис долго смотреть нельзя: глаза начинают слезиться, да и в носу щекотно. А если начинаешь вытирать глаза и нос рукавом, стирается весь грим.
В щель я видел практически весь зал, кроме первого ряда. И, слава Богу, никого больше из школы в зале не приметил. Ни одного знакомого лица. Это сильно облегчило мне выход на сцену с криком: «Мне мысль твоя — закон! Что ты прикажешь?» Даже цыплячьи колготки с юбочкой из белых перьев как-то позабылись.
Я держал верный тон с начала до конца. Когда игравший Просперо мистер Гольдман посылал меня на разные подвиги — то залучи ему на остров предателей, то запугай Калибана, то стибри у людей еду из-под носа, — я выполнял его поручения отчаянно и страстно. Потому что на кону стояла моя свобода. Я жаждал получить эту свободу так же сильно, как подпись Микки Мантла на бейсбольном мяче. Я честно выполнил первый наказ Просперо, то есть вызвал бурю и доставил неаполитанского короля со свитой на остров невредимыми. Услышав обещание Просперо «Свободу ты через два дня получишь», я возликовал. А потом Просперо, встав на краю сцены, попросил публику:
Дыханьем благостным снабдите
И в путь направьте парус мой!
Я буквально захлёбывался от восторга и одновременно трясся от страха: а ну как не дунут, не наполнят ветром паруса?
* * *
«Власть чар моих теперь пропала», — говорит в эпилоге Просперо. Но когда я вместе с другими актёрами вышел кланяться, стало понятно, что чары здесь, они властвуют над нами и над залом — все зрители дружно аплодировали стоя!
И над миссис Бейкер они властвовали, потому что она улыбалась — мне! Именно мне!
