Отец открыл глаза.
— Затем. Это его право. — Отец поставил чашку. — Восемнадцать тысяч долларов! Уму непостижимо!
Так идея о кадетской школе в Алабаме увяла на корню.
После ужина сестра зашла ко мне в комнату.
— Ты чего без стука? — возмутился я.
— Военная школа — дикая идея.
— А почему ты за ужином совсем другое говорила?
— Идея дикая вовсе не потому, почему думает отец. Идея дикая потому, что после такой школы прямой путь во Вьетнам, в Сайгон.
— И что?
Она вытаращилась на меня удивлённо и презрительно.
— Знаешь, наверно, таким дуракам туда и дорога. Тебя и спасать не стоит. Ты вообще в курсе, что во Вьетнаме идёт война? Война! Каждую неделю там погибают двести солдат. Их присылают обратно в Америку в чёрных пластиковых мешках. Штабелями грузят в самолёты. Тут их закапывают в землю, а родным выдают на память красиво сложенный американский флаг. Был человек — и нету.
Она замолчала.
— Я не переживу, если ты… если тебя…
Она снова замолчала. А потом повторила:
— Дикая идея, Холлинг.
И ушла.
И тут же из её комнаты донеслось пение борца за мир Пита Сигера.
* * *
На следующий день народ благополучно отчалил кто в синагогу, кто в собор Святого Адальберта, причём уехали даже Данни Запфер и Дуг Свитек, которые до последней минуты околачивались в классе, надеясь, что миссис Бейкер опять устроит нам какую-нибудь сногсшибательную встречу.
Миссис Бейкер подошла к моей парте и вернула тест — мои сто пятьдесят ответов на её сто пятьдесят вопросов по «Макбету».
— Макбет и Малькольм, конечно, начинаются с одной и той же буквы, но это разные персонажи, — заметила миссис Бейкер.
— Я знаю.
— То же самое относится к Дункану и Дональбайну, хотя у них не только первая, но и последняя буква совпадают.
— Ну да. Разве я их перепутал?
— Малькольм и Дональбайн — сыновья короля, а не…
— Вообще-то Шекспира нелегко читать, — сказал я в своё оправдание. — Особенно когда он всем похожие имена придумывает.
Тут глаза у миссис Бейкер точно стали квадратные. Сам видел, не вру.
— Шекспир писал не для того, чтобы облегчить вам процесс чтения, — сказала она.
Похоже, рассердилась не на шутку.
— Он писал, чтобы приоткрыть нам, что значит быть человеком. И выбирал для этого самые удивительные и прекрасные слова, которые существуют в нашем языке.
Миссис Бейкер задержала на мне взгляд. Долгий взгляд. А потом прошла обратно к своему столу.
— Шекспир пытался нам объяснить, что человек живёт не только ради власти или удовлетворения своих желаний. Он предупреждал, что гордость, соединённая с упрямством, грозит настоящей катастрофой. А зло не способно победить любовь, зло рядом с любовью — ничто, глупая шутка.
Мы помолчали.
Потом я произнёс:
— Зло — не такая уж ерунда. Вы видели, что наклеил на стены брат Дуга Свитека?
— Видела. Замечательная фотография, вы — в замечательной роли.
— В жёлтых колготках.
— Пусть злопыхатели страдают, а шутники пусть зубы обломают.
— Это откуда? Ведь не из «Макбета»?
— Нет. А про Ариэля скоро забудут, сами удивитесь, как скоро.
Я вздохнул.
— Вам легко говорить. Ваше фото на все стены не налепили…
— Это верно.
— Вот вы и не знаете, как это ужасно. Вам-то не о чем беспокоиться.
Тьфу ты… Что это меня занесло?
Миссис Бейкер внезапно побледнела. Выдвинув нижний ящик, она наклонилась и спрятала туда Шекспира. А потом задвинула. С громким стуком.
— Работайте, мистер Вудвуд. Исправляйте ошибки в тесте.
Я занялся «Макбетом».
Больше мы друг другу в тот день ни слова не сказали. Даже не попрощались.
* * *
Я шагал домой, а надо мной нависали серые облака, похожие на рваную, расползающуюся изнанку какой-то одежды; отдельные клочья свисали, и из прорех выползал клубящийся холодный туман. К концу дня холод стал холоднее, туман туманнее, а к ужину заморосило. Влага пронизывала насквозь, проникала всюду. У всех испортилось настроение, особенно у моей сестры, которая считала, что для её волос пригоден только климат Южной Калифорнии, потому что там волосы будут упругими и пушистыми, а здесь, на унылом, холодном и туманном Лонг-Айленде, они висят как сосульки.
Ну не дурость?
* * *
Я лёг и слушал, как морось превратилась в дождь, и он звучно забарабанил в стекло, а потом всё стихло. В комнате стало совсем холодно. Я подошёл к окну, но ничего не увидел, только размытое пятно света от уличного фонаря проступало сквозь ледяную корку на стекле.
Наутро весь город сковало льдом. Выгляни вдруг солнце, заиграй лучами, получилась бы картина невиданной красоты, созданная волшебником Просперо. Но рваные серые облака висели ещё ниже, чем вчера, из них снова вытекал туман, и город скорее напоминал ужасное логово трёх злобных ведьм из «Макбета».
По пути в школу лёд у меня под ногами становился всё более гладким и скользким — корку постепенно смягчал туман. Когда я шёл мимо библиотеки, можно было, слегка оттолкнувшись, проскользить по тротуару довольно далеко. Когда я миновал булочную Гольдмана, можно было уже не отталкиваться, тем более что последние два с половиной квартала до школы дорога шла под уклон. Я поставил ступни ровно, покрепче, чуть согнул ноги в коленях и поехал с горки, как на коньках. Даже не останавливался на перекрёстках — город-то пустой. Подъезжая к школе, я уже нёсся на такой скорости, что мог бы обогнать брата Дуга Свитека на его драндулете.
Внезапно он и вправду появился, словно оттого, что я о нём подумал. Совсем как три ведьмы, которые появляются, как только Макбет о них вспоминает. Брат Дуга Свитека стоял у дальнего конца школьного забора и ждал, когда из-за поворота вывернет школьный автобус: он явно рассчитывал повиснуть сзади и прокатиться по обледенелой улице.
Так поступают восьмиклассники, чья цель в жизни — колония для малолетних преступников.
В такую погоду ни один водитель не отважился покинуть гараж — кроме водителей школьных автобусов, которые честно объезжали город. Ведь директор у нас — мистер Гвареччи, а он не закроет школу ни на день в преддверии Единого тестирования, которое проводится нашим штатом и всеми другими штатами тоже. Так сказал мистер Петрелли, и думаю, это правда. Тестированию не должно помешать ничто, даже если Советский Союз забросает всё восточное побережье США атомными бомбами.
