Телефонные звонки приводили отца в ярость.
— Не могу поверить! — кричал он. — Эти горе-работнички уже спрашивают, приходить завтра или нет. Знают же, что у компании «Вудвуд и партнёры» срочный контракт! Подумаешь, снежку немного нападало. Они, видимо, не хотят у меня работать. Скатертью дорога! Я не магнат, чтобы платить бейсболистам по двадцать четыре тысячи долларов в сезон. Двадцать четыре тысячи — за Эда Крейнпула! Уму непостижимо! А завтра, глядишь, они и Тому Сиверу заплатят столько же! Да они просто сбрендили!
Сестра страшно, просто ужасно страдала по трём причинам. Первая причина для страданий — отсутствие электричества, поскольку, чтобы куда-нибудь выйти, она должна накраситься, а без света накраситься невозможно. Вторая причина для страданий (страдания, кстати, перечисляются по нарастающей) — опять-таки отсутствие электричества, поскольку в восемь часов, то есть именно сейчас, по телевизору начинался концерт группы «Битлз», и все люди в стране его увидят, все, кроме неё, и пережить это абсолютно невозможно, потому что Ринго Старр каким-нибудь образом узнает о её предательстве и никогда-никогда её не простит. Ну а в-третьих… Поскольку тестирование в старшей школе назначено на час позже, ей завтра придётся идти домой одновременно с младшим братом, тем самым, который играл фею в жёлтых колготках. Так вот, если этому брату дорога жизнь, пусть он лучше идёт по другой стороне улицы, подальше от неё, чтобы никто даже не заподозрил, что их связывают родственные отношения.
Короче говоря, песни первых поселенцев в нашем доме не звучали.
Снег валил всю ночь. К утру Лонг-Айленд стал похож на Аляску. На крайний север Аляски.
Но программу дня это никак не меняло. Да наступи новый ледниковый период, это ничего не изменило бы в день всеобщего поголовного тестирования. Так решил мистер Гвареччи. У сестры поутру заработало радио, и по нему объявили, что все школы сегодня работают. Хотя снегу за ночь нападало больше, чем за три предыдущие зимы, вместе взятые. Школьникам просто посоветовали выйти из дому пораньше, чтобы снегопад — надо же, его всё-таки заметили! — не помешал им попасть на тестирование вовремя.
Я честно вышел из дому пораньше и, по колено в снегу, двинулся к школе. Ветер всё так же завывал и бросался на меня, точно цепной пёс. Я шёл налегке — только с тремя тонко оточенными твёрдыми карандашами в кармане: тестовые бланки положено заполнять карандашом Т2. Поскольку электричества в городе по-прежнему не было, я надел специальное термобельё — длинные штаны и футболку, — а сверху ещё обычную футболку и свитер. И две пары шерстяных носков. До школы я добрался весь в поту. Зато не замёрзну на тестировании! Мне будет тепло и уютно, ну и пусть носки слишком толстые и пальцы не шевелятся — не беда.
Расчистить дороги ещё не успели, но на Ли-авеню уже выехало довольно много автобусов. Они увязали в снежной каше, образуя заторы. Брат Дуга Свитека снова прицепился к школьному автобусу и, счастливый, медленно ехал на нём прямиком в колонию. Он радовался жизни, а о моей жизни и не вспоминал, хотя на прошлой неделе вконец испоганил её раскрашенными газетными вырезками.
Когда он в очередной раз проехал мимо, цепляясь за автобус лишь одной рукой, что-то внутри меня перещёлкнуло, очнулось, проснулось — не знаю толком, как это назвать, даже не знаю, чувство это или идея. У пресвитерианцев это принято называть грешным помыслом. Только, пожалуй, на самом деле это — жажда мести. Потребность, что ли. Вот Малькольм и Дональбайн тоже думали о мести. Кстати, заметьте, я отлично помню имена сыновей короля из «Макбета». Когда брат Дуга Свитека поравнялся со мной в очередной раз, мой план уже обрёл вполне конкретные очертания. Я представил снежок, представил, как я его леплю, как наклоняюсь, зачерпываю рыхлый снег и леплю идеально круглый снежок, чтобы летел прямо, никуда не сворачивая. Я даже представил, как я на него плюю, несколько раз плюю, чтобы на нём образовалась гладкая ледяная корка.
Из-за угла Ли-авеню показался автобус.
Я всё это увидел заранее, совершенно отчётливо: вот я закидываю для броска правую руку и выставляю вперёд левую ногу, вот автобус проезжает мимо и сзади за него цепляется брат Дуга Свитека, вот я выпускаю снаряд, и в последнее мгновение враг поворачивается ко мне лицом, и снежок попадает прямо ему в нос. Как в десятку в тире.
Конечно, я не очень верил, что мой план сработает. Например, снежок может угодить в автобус. Или я вообще промажу. Или попаду, но не в лицо и не сильно, так что брат Дуга Свитека даже не заметит. Или его вообще на этом автобусе не окажется. Или я не решусь бросить снежок.
Но я бросил.
И всё произошло в точности так, как я себе представлял.
Честно.
Когда он стёр с лица снежную жижу, смешанную с моей слюной, и смог открыть глаза, чтобы посмотреть, кто осмелился на такую наглость, я уже вешал пальто на крючок в раздевалке. И чувствовал себя как Джим Хокинс на борту «Испаньолы», уводя её из-под носа у свирепых пиратов капитана Флинта.
Удавшаяся месть сладостна. Она сладостна вдвойне, когда тот, кому мстишь, не знает, кто именно ему отомстил.
К тестированию я приступил совершенно счастливый.
И пребывал в совершенно счастливом состоянии до большой перемены. Тесты я щёлкал как орешки: вписывал ответы один за другим в кружочки тремя тонко оточенными твёрдыми карандашами. В частях речи я разбирался почище Роберта Льюиса Стивенсона, а примеры на десятичные дроби пеклись быстро, как куличики в песочнице. С Фолклендскими островами я покончил в два счёта, а когда дело дошло до длинного текста про реку Миссисипи, я мысленно поблагодарил мистера Петрелли, который сделал эту реку частью моей жизни.
Во время большой перемены, когда все мы точили свои твёрдые карандаши, наконец дали свет. Грянуло дружное «ура». Батареи тут же ожили и забулькали, в них даже что-то застучало, словно мистер Вендлери колотил по трубам гаечным ключом. В классе резко потеплело. Вскоре исчез парок от нашего дыхания и от каждого произнесённого слова. И, судя по шуршанию, Калибан с Сикораксой отправились наверх, в своё логово за потолочными плитами.
Мы сняли пальто, шапки, перчатки и шарфы и приступили ко второй, словарной части теста. Составители насовали туда таких слов, которых не употреблял даже Шекспир.
Через какое-то время я снял свитер. От батарей уже пахло раскалённым железом. Они излучали настоящий жар, совсем как юго-западный ветер, от которого, если верить Калибану, всё тело покрывается волдырями.
Потом нам дали листы с заданиями по орфографии. В местах, где с проржавевших радиаторов слезла краска, металл приобрёл цвет пылающего закатного солнца.
Я скинул ботинки и одну пару шерстяных носков. Здорово, что можно наконец пошевелить пальцами. Данни сидел вообще босиком.
Так, теперь короткий раздел про римские цифры, а потом дроби. Обычные, не десятичные. Класс уже превратился в тропическую оранжерею. А на мне, напомню, было особо тёплое бельё, которое я надел, рассчитывая на двадцать пять градусов мороза. Я вспотел буквально весь, вплоть до ногтей. И цветом, наверно, уже походил на ржавую раскалённую батарею.
