Но я бегал. На то имелась ещё одна веская причина.
Отец жутко рассердился на сестру. А значит, заодно и на всех домочадцев. Поэтому лучше бегать, выжигая лёгкие стылым мартовским воздухом, чем слушать, как отец выжигает своими криками весь кислород в доме — так что там вообще дышать нельзя.
Я, кстати, ничем не провинился, так что орать на меня совершенно не за что.
А рассердился он на сестру, потому что из-за контракта с Камильской средней школой работы у него в конторе сильно прибавилось и ему понадобился сотрудник — на вторую половину дня и на субботнее утро. Отец на самом деле никого нанимать не хотел, ведь человеку надо зарплату платить, и решил, что сестра вполне способна поработать секретарём за один доллар и тридцать пять центов в час. Пообещал платить чистыми, то есть не вычитать из этих денег налоги.
Объявил он о своём решении в пятницу за ужином.
— Не смогу, — ответила сестра, раскладывая по нашим тарелкам бобы. Свою тарелку она пропустила.
— Разумеется, сможешь! — воскликнул отец. — Тебе как раз пора начинать трудовую деятельность.
— Я уже начала.
Все мы уставились на неё с большим удивлением.
— Интересно, где? — завёлся отец.
— В группе поддержки Роберта Кеннеди. Готовимся к выборам.
— Ты работаешь на Бобби Кеннеди?
— Мистер Гольдман разрешил нам собираться в пекарне, в задней комнате.
— Бобби Кеннеди? — повторил отец с раздражением. — Ещё один никчёмный сынок из этой миллиардерской семейки? Да он за всю жизнь палец о палец не ударил!
— Роберт Кеннеди остановит войну и положит конец дискриминации, которая расколола страну. Он уберёт из правительства пузатых стариков, которые желают контролировать всё на свете.
Отец — совсем не пузатый и пока ещё не старик — видимо, представил себя на их месте и обиделся за правительство. Голос его зазвучал заметно громче:
— Может, ещё на этого поработаешь, как его? На Мартина Лютера Кинга?
— Может, и поработаю. Только он и Кеннеди переживают за страну. А страна вот-вот взорвётся.
— Он же коммунист!
— Ты прямо аналитик! Кинг возглавил забастовку мусорщиков — значит, он коммунист? Железная логика!
— Разговор окончен, — отрезал отец. — В понедельник выходишь на работу.
Догадываетесь, что тут началось? Мы-то с мамой молчали, но до десерта в тот вечер дело так и не дошло. Вот поэтому я и придумал себе занятие на субботу и воскресенье: наматывал километры по пересечённой местности.
Хотя ничем не провинился.
Не скажу, что мне совсем плевать на политику. На самом деле я рад, что Бобби Кеннеди всё-таки решил баллотироваться в президенты. Жуть как надоели морды Линдона Джонсона и его увешанных медалями генералов. Они вещают из ящика о победоносной войне и отступающих врагах, которые того и гляди сдадутся, а в это время во Вьетнаме происходит совсем другое! Телеканал Си-би-эс честно показывает фото американских солдат, которые бредут по колено в воде по рисовым полям, держа автоматы над головой, или вытаскивают с поля боя раненых товарищей с запёкшейся на лицах кровью, или сидят в окопах, зажимая руками уши, потому что Кхесань непрерывно бомбят. Посмотришь телевизор пару раз, и сразу хочется, чтобы кто-нибудь сказал наконец правду. Может, этот Бобби Кеннеди как раз такой человек?
Коли так, пусть он и станет у нас президентом. Буду только рад.
Так что я тоже спорил с отцом. Хоть и молча.
* * *
В понедельник на уроке физкультуры тренер Кватрини заставил нас пробежать пять километров «в темпе». Знаете, это много. На исходе третьего километра, особенно когда тебя всё время понукают бежать быстрее и обзывают «брюхоногой улиткой», поневоле задумаешься, стоит ли жить на свете. Впереди ещё четыре круга по стадиону, в глазах темно, воздух разрежённый, пальцы рук немеют, ноги как колоды, а в боку что-то — наверно, печень — нестерпимо болит и того и гляди лопнет. Но это ещё не самое худшее. Потому что лёгкие высохли и растрескались, как земля в пустыне: не вздохнуть, не охнуть. Мысль одна: получится сделать ещё один вдох, или этот последний?
После финиша тренер Кватрини сообщил:
— В пятницу побежите восемь.
Восемь километров! На мартовские иды!
В среду миссис Бейкер спросила, как идёт моя подготовка к кроссу.
— Смерть придёт в свой час урочный, — ответил я. — Это неизбежно.
Миссис Бейкер улыбнулась.
— Вы что же, рассчитываете принять смерть на отборочном забеге, мистер Вудвуд?
— Сами знаете, что случилось с Юлием Цезарем в аккурат на мартовские иды, — мрачно сказал я. — Но это цветочки по сравнению с отборочным кроссом.
— Потому что вы при беге неправильно держите корпус.
— Бегу как все…
— Ладно, объясню иначе. Вы бегаете точно воды в рот набрали и сильно напрягаетесь. И кулаки сжимаете, верно?
Это точно. У меня даже отметины от ногтей остаются.
— Вы хотите сказать, что можно бегать быстрее? — спросил я.
Миссис Бейкер отложила свой экземпляр «Юлия Цезаря». И достала из нижнего ящика стола пару белоснежных кроссовок.
— Что ж, Цезарь выйдет, — произнесла она.
Я опешил.
— Вы уходите?
— Я сопровождаю Цезаря. На беговую дорожку.
— То есть… Мы идём вместе?
— Боитесь, обгоню? — Миссис Бейкер засмеялась.
— Чего не боюсь, того не боюсь.
— И напрасно, мистер Вудвуд. Я бы на вашем месте боялась. Вспомните, что случилось с Цезарем из-за того, что он недооценивал окружающих.
Мы вышли на школьный стадион. Миссис Бейкер — в снежно-белых кроссовках.
Клянусь, всё так и было.
— Попробуем поставить вам корпус, — сказала она. — Наклонитесь-ка чуть вперёд. Нет, не назад — так вы удерживаете себя от следующего шага, а надо, чтобы тело само как бы падало в следующий шаг. Ну же, наклонитесь!
Я наклонился.
— Пробегите пятьдесят шагов, а потом назад.
Я пробежал.
— Ещё раз.
Пробежал.
— А теперь всерьёз, на скорость.
Пробежал.
— Отлично! Эту премудрость вы усваиваете быстрее, чем схемы сложных предложений. Теперь разберёмся, как двигать руками, потом поставим голову, а после научимся правильно дышать.
