Это было все равно что увидеть привидение.
Добравшись до миссис Уиндермир, я услышал, как она стучит и звякает, поэтому обогнул дом, нашел Хитро Спрятанный Ключ, внес на кухню все ее продукты и разложил их по местам, начав с мороженого. Потом я открыл внутреннюю дверь и отправился за двадцатью тремя долларами и шестьюдесятью пятью центами. Я шел на стук и звяканье, пока не увидел ее сквозь стеклянную дверь: она лихорадочно печатала, одетая в другое оперное платье. В волосах у нее по-прежнему торчали карандаши. Руки метались, как переполошенные птицы.
Но прежде, чем постучать туда, я заглянул в голубую комнату.
Не знаю, сколько я простоял там, глядя на картину. Я даже не услышал, как замолчала машинка и как в комнату вошла миссис Уиндермир.
– Разве они не прекрасны? – спросила она.
Я кивнул.
– Какое мороженое я заказала на этой неделе?
– Мятное. А что это за птицы?
– Одюбон назвал их Краснозобыми Ныряльщиками. Это разновидность гагар. По-моему, чудесная семейка. Мятное, говоришь?
– Да уж, семейка, – сказал я. – На мать никто и внимания не обращает. Кто будет ее винить, если она улетит? Посмотрите на них.
Прошла, наверное, целая минута, а потом миссис Уиндермир сказала голосом, мягким, как голубое летнее небо:
– Тощий Посыльный, ты ничего не понял. Смотри, как она стоит рядом со своим малышом. Она оглянулась назад, чтобы первой увидеть тот новый впечатляющий сюрприз, который готовит ему жизнь.
И, честное слово, она была права.
* * *
После того как я привез обратно тележку, положил в карман причитающиеся мне десять долларов плюс доллар мистера Лефлера плюс доллар тридцать пять центов чаевых от миссис Уиндермир, выпил с Лил по-настоящему холодной кока-колы, и ничего не сказал ей про миссис Уиндермир, как она ни выпытывала, и позволил себе отрыжку только на улице – я отправился в библиотеку. Когда я вошел, миссис Мерриам подняла на меня глаза.
– А, это ты, – сказала она голосом, которым обращаются к Тому, Что Прилипло к Вашему Ботинку.
Я поднялся на второй этаж. Свет там горел, а около стеклянной витрины стоял мистер Пауэлл. Когда я подошел, он взглянул на меня. Три чистых листа бумаги никуда не пропали, и даже прибавился один карандаш. Светло-голубой.
Я отодвинул бумагу и посмотрел на Полярную Крачку. На ее острые крылья. И шею. И клюв. Как все это падает в холодное-прехолодное море.
И на испуганный глаз.
Моя рука заскользила по стеклу, повторяя эти линии. Над глазом я остановился. Только пальцы еще двигались.
– По-моему, я до сих пор не знаю, как тебя зовут, – сказал мистер Пауэлл.
– Дуг Свитек.
Мистер Пауэлл взял черный карандаш.
– Мистер Свитек, ты не хотел бы попробовать это нарисовать? – спросил он.
– Я не умею, – ответил я.
– Тогда давай попробуем вместе, – сказал мистер Пауэлл.
И когда я сжал в пальцах черный карандаш, то почувствовал себя… впечатляюще. Думаете, я вру?
Глава 3 / Гравюра CCXCIII
Большеклювый Тупик
* * *
Ладно. Я ходил в библиотеку каждую субботу. Ну и что? Что с того? Я же не книжки там читал, ничего такого.
Я ходил туда каждую субботу, потому что время поджимало. От августа осталось только три недели, еще несколько дней в сентябре – а потом тупая Средняя школа имени Вашингтона Ирвинга, единственная в нашем тупом Мэрисвилле, штат Нью-Йорк, должна была открыть свои тупые двери и заглотать нас всех после летних каникул. Всего три недели. А узнать надо было много.
– Начнем с контуров, – сказал мистер Пауэлл в ту первую субботу. – Положи руку на бумагу – нет, повыше: этот лист того же размера, что и страница в одюбоновской книге, так что ты попробуешь скопировать все в натуральную величину. Посмотри на крачку. Хорошо. Теперь нарисуй ее контур. На свой лист смотреть не обязательно. Просто веди линию с первой верхней точки. Не так медленно. Веди ее до конца, до самого клюва.
Я провел линию сверху до самого клюва.
– Теперь переходи к правой стороне и сделай то же самое: проведи всю линию сверху вниз, до самого клюва. На бумагу не смотри. Вот так.
– Как же я смогу соединить линии, если не буду смотреть?
– А тебе и не надо их соединять.
Я закончил правую сторону крачки, а потом посмотрел на бумагу.
– Не очень-то похоже на птицу, – сказал я.
– Пока не очень.
– Как будто я старался показать, что такое не птица.
Мистер Пауэлл положил свою руку на мою и остановил ее. Я поднял глаза и увидел на его лице улыбку. Не такую, как у моей матери, но тоже ничего.
– Именно так, мистер Свитек, – сказал он. – Именно это ты и делаешь. Большинству молодых художников требуется много времени, чтобы это понять. Давай попробуем снова. Переверни лист. Теперь давай проводить линии немножко быстрее. И когда начинаешь – да, как раз отсюда, – когда начинаешь, думай о том, что твоя линия сообщает нам о птице. Как воздух скользит по ее перьям? Как они шевелятся? Быстро ли движется эта птица?
– Быстро, – сказал я.
– Держи это в уме, когда будешь проводить линию.
Я провел линию.
– Стоп, – прошептал мистер Пауэлл. – Сейчас ты дойдешь до переднего края крыла, правильно?
Я кивнул.
– Подумай о том, как ветер бьет в это крыло.
Ладно, может, вы мне и не поверите, но когда я об этом подумал, то как будто почувствовал ветер на своих собственных плечах. Думаете, я вру?
– Сильней нажимай на карандаш, чтобы передать это ощущение.
Я послушался.
– Еще сильней. Не бойся, не сломаешь.
Я нажал еще сильней.
– Теперь справа, все то же самое.
Я провел правую линию.
Мистер Пауэлл кивнул.
– А теперь, мистер Свитек, давай добавим шею, голову и клюв. Эта пустота между линиями, которые обозначают крылья, и есть ее тело, верно? Вообрази, как из этой пустоты вырастает шея. Поставь карандаш туда, откуда думаешь начать. Очень хорошо. Теперь веди линию вниз. Чуть быстрее. Рисуя эту птицу, Одюбон пользовался в основном кривыми линиями, так что и тебе придется работать с кривыми. Пусть здесь закругляется… да, именно так. Теперь перенеси карандаш туда, где собираешься начать правую сторону. Нет, посмотри на картину. Видишь, Одюбон сдвинул это крыло чуть-чуть ниже? Зачем, как по-твоему?
