Мы пошли с реки обратно, и мистер Баллард предложил мне еще раз зайти к нему: он попросит миссис Стенсон поглядеть, нет ли у них лимонада, чтобы отметить мое первое попадание. И когда мы пришли, миссис Стенсон стояла у его стола, а рядом с ней стоял кто-то еще, держа в руках целую кучу рамок для картин, и на столе у мистера Балларда лежала картина с птицей – вы знаете откуда, – и миссис Стенсон сказала: «Как раз вовремя. Нам осталось выбрать для Желтоногого Улита одну из трех», – и мистер Баллард подошел посмотреть.
Я тоже.
Между этой картиной и Морской Чайкой не было совсем ничего общего. Сначала вы даже не видели самого Желтоногого Улита. Вы видели только его мир. Там была осень, и трава потихоньку желтела, а деревья уже стали золотые и красновато-коричневые, цвета старого кирпича. Желтоногий Улит шел по солнечной поляне с таким видом, точно все вокруг принадлежит ему. Вода перед ним была темная, а лес позади – еще темнее. Там было совсем темно. Но Одюбон кое-что понимал в композиции: он нарисовал спину птицы ровной, как горизонт, и прямо посередине картины, и клюв ей сделал такой же ровный и прямой, а ее глаз как будто говорил: «Я-то знаю, кто здесь главный». Нельзя было хоть немножко ей не позавидовать.
Я наклонился поближе. Черточки на воде шли параллельно линии клюва. Это было бы нетрудно скопировать. А вот что трудно, так это ноги. Задняя нога стояла на земле так, как будто вот-вот должна была оторваться от нее и шагнуть вперед, и все вместе выглядело так, что вам сразу становилось ясно: ни голова, ни спина никуда двигаться не будут, только ноги. Каким образом он умудрился показать, как именно будет двигаться эта птица, хотя на картине она еще не двигалась?
– Еще чуть-чуть, и нам придется вставить ее в рамку вместе с тобой, – сказала миссис Стенсон.
– По-моему, – сказал тот, который держал рамки, – если вы собираетесь повесить ее туда, на шкаф, вам лучше взять вот эту раму из красного дерева. Она хорошо подходит по цвету.
– Но мы еще не уверены, что повесим ее туда, – сказала миссис Стенсон. – Может быть, мы повесим ее рядом с окном, как будто птица выглядывает наружу. Тогда красная совсем не подойдет.
– А ты как думаешь? – спросил мистер Баллард.
Я поднял глаза. Он спрашивал меня.
– Я думаю, ее место в той книге, откуда ее взяли, – сказал я.
Знаю. Такое мог сказать только урод. Полный урод. Я и не собирался этого говорить. Ведь мистер Баллард уже как бы дал мне тот бейсбольный мяч с подписями, и сто долларов, и вообще. У меня на руке были его часы «Таймекс»! Так что мне лучше было бы помалкивать.
Но он сам спросил.
Тот, который держал рамки, посмотрел на меня так, словно я только что попытался вынуть у него из кармана кошелек.
А миссис Стенсон – так, как будто я зашел слишком далеко.
А мистер Баллард спросил:
– Почему?
И я сказал:
– Потому что все вещи должны занимать места, которые для них предназначены.
Тот, который держал рамки, положил на уголок картины еще одну из них.
– Может быть, смесь более темных и более светлых тонов, как у этой, позволит вам повесить гравюру куда угодно, – сказал он.
Миссис Стенсон посмотрела на новую рамку, а потом опять на меня.
Мистер Баллард побарабанил пальцами по краю стола. Он посмотрел на меня, потом на Желтоногого Улита и легонько прикоснулся к солнечному пятну под ним.
– Скатайте-ка ее и засуньте обратно в футляр, – сказал он. – Мне сдается, что мой партнер снова попал в яблочко.
* * *
Знаете, на свете не так уж много вещей, про которые можно сказать, что они целые. Посмотрите внимательно на что хотите – и обязательно увидите где-нибудь вмятину. Или вмятину, или царапину, или дырку на месте недостающего куска, или какой-нибудь дурацкий рисунок. Бывает, что вещь сначала целая, а потом превращается в мусор – как кепка Джо Пепитона, которая мокнет теперь под дождем где-нибудь в канаве. Наверное, она и на кепку-то уже не похожа. Наверное, теперь вы не захотели бы ее поднять, даже если бы увидели. Но раньше-то она была не такая! Раньше она была кепкой Джо Пепитона, и когда он выходил на поле, солнце светило на нее над трибунами стадиона «Янки» и Джо Пепитон чувствовал запах свежей травы и земли под ее козырьком.
Поэтому, если вам попадается что-нибудь целое, вы хотите, чтобы оно таким и осталось.
А если вы находите что-нибудь нецелое, то, может быть, стоит попробовать опять сделать его целым. Может быть.
Представьте себе, что вы нашли бейсбольный мяч, на котором только двести пятнадцать стежков, – разве вам не захочется добавить еще один, чтобы этот мяч выглядел правильно?
Думаете, я совсем заврался? Но вы сами почувствовали бы, что не такая уж все это чепуха, если бы пришли в Мэрисвилльскую бесплатную публичную библиотеку на следующий день, когда я принес туда тот самый футляр и мистер Пауэлл узнал его с первого же взгляда. Вы сами почувствовали бы это, если бы увидели, как мы поднялись наверх и как мистер Пауэлл вынул из футляра Желтоногого Улита, и открыл стеклянный ящик, и перелистывал книгу, пока не нашел место между страницами с номерами CCLXXXVII и CCLXXXIX, и как он положил эту картину туда, откуда ее взяли.
А если бы вы взглянули мистеру Пауэллу в глаза, то подумали то же самое, что подумал я: «Надо вернуть птиц обратно». И Полярную Крачку, и тупых Большеклювых Тупиков, и Бурого Пеликана – всех, кого не хватает.
Я должен вернуть обратно всех птиц.
А еще я снова начну рисовать.
* * *
Вечером Эрни Эко пришел к нам ужинать, потому что после ужина они с отцом собирались пойти куда-то смотреть новый пикап – какой-то болван продавал его гораздо дешевле, чем он стоил на самом деле, и требовал всего-навсего сто долларов задатку. «Дешевле только даром», – сказал Эрни Эко, добавляя себе еще кусок ветчины, и не передам ли я ему картофельное пюре?
Моя мать ничего не сказала. Она не улыбалась.
– Я вчера заходил на фабрику, – сказал я.
Отец с Эрни Эко посмотрели на меня. Мать тоже – взволнованным взглядом. Ее вилка застыла в воздухе.
– И? – спросил отец.
– Получается, вам дали парковочные места, которые я выиграл.
– Ну и что? – сказал Эрни Эко. – Это не стоило мистеру Толстосуму Балларду ни гроша.
– Ему же надо прикидываться добреньким перед теми, кто на него вкалывает, – сказал отец.
– Он сказал, что отдал тебе…
– Ничего он мне не отдавал, – сказал отец. – Ты что, видел, как я что-нибудь приносил? Видел или нет? Вот и не болтай.
– Он сказал, что отдал тебе бейсбольный мяч с подписями и сто долларов.
Отец положил обе руки ладонями на стол и посмотрел на меня. Он смотрел долго, не отрываясь.
