Если вы стараетесь вернуть страницы из книги Одюбона обратно на место, а тупой Мэрисвилл продает их быстрее, чем вы находите, это как-то отбивает у вас охоту стараться дальше.
Всего в альбоме Одюбона «Птицы Америки» четыре тома. В Мэрисвилльской бесплатной публичной библиотеке в тупом городе Мэрисвилле, штат Нью-Йорк, хранится только третий из них. Вот его история в цифрах:
Общее количество гравюр – одна сотня.
Полярная Крачка – отсутствует. Продана анонимному коллекционеру за границу.
Краснозобая Гагара – в доме у миссис Уиндермир.
Большеклювый Тупик – отсутствует. Мистер Пауэлл не говорит мне, где он.
Бурый Пеликан – в кабинете у директора Питти.
Желтоногий Улит – возвращен мистером Баллардом, у которого хватило на это совести.
Снежная Цапля – отсутствует. Мистер Пауэлл не говорит мне, где она.
Общее количество гравюр, которых не хватает в «Птицах Америки», – шесть.
Общее количество гравюр, которые удалось вернуть в «Птицы Америки», – одна.
Общее количество гравюр, которые надо вернуть в «Птицы Америки», – пять.
Просто блеск.
* * *
– Если ты хочешь выразительно передать движение, – сказал мистер Пауэлл, – тебе надо представлять себе птиц не так, будто они просто тебе позируют. В твоем воображении они должны не стоять на месте, а двигаться по странице. Твой карандаш должен показать их не только в момент, схваченный на картине, но и в моменты, которые были до и после этого.
Я посмотрел на мистера Пауэлла.
Он усмехнулся.
– Попробуй так: представь, что тебе не надо изображать саму птицу. Вместо этого тебе надо изобразить ее полет.
– Разве я могу?
– Не думай о птице как о плоском изображении. Думай обо всем, что ее окружает, даже если ты этого не видишь. Потом подумай о том, как разные части птицы работают слаженно или в противодействии друг с другом. Как тело птицы хочет упасть…
– А крылья хотят удержать его в воздухе.
– Именно. Все движение держится на таких противоречиях. Ты показываешь движение, намекая на эти противоречия.
– И как это сделать?
Тут-то мы и взялись за Вилохвостых Качурок.
* * *
Дела в Средней школе имени Вашингтона Ирвинга шли в целом нормально.
Моя «Географическая история мира» была почти такой же чистой, как за полгода до этого. Мистер Барбер все продолжал проверять ее, наклоняясь надо мной, когда я рисовал Итоговую карту по Индии. Я чувствовал запах его кофе, и хотя он пах не так хорошо, как тот, что варила перед моим приходом миссис Уиндермир, нюхать его все равно было приятно. Мистер Макэлрой нашел восемь фильмов по истории Филиппин, так что его проектор пищал без умолку почти на каждом уроке.
Просто блеск.
На литературе началось Введение В Поэзию, и мисс Купер говорила об этом так, как будто стихи важнее, чем полет на Луну. Знаете, научиться читать полезно по разным причинам, но поэзии среди них нет. Вот, например, кто-то задумался перед развилкой в лесу
[9]
– ну и что? Что с того? Кого волнует, какую дорогу выбрал этот кто-то? И почему это «решило все остальное»? И почему я должен ломать голову над тем, почему это решило все остальное? Разве не его дело мне объяснить?
Почему поэты не могут просто сказать то, что хотят, а потом заткнуться?
На математике миссис Верн отобрала группу учеников, которые проявили Незаурядные Способности, чтобы заниматься с ними Алгеброй Повышенной Сложности. Угадайте, кто туда попал? И Лил тоже.
Знаете, что при этом чувствуешь?
На естествознании у мистера Ферриса мы химическим путем получали аспирин – очень большие таблетки аспирина, и когда прозвенел последний звонок, мистер Феррис сказал, что сейчас они ему пригодятся. Кларисса в эти дни качалась вовсю, потому что подготовка к полету на Луну шла полным ходом и до появления на лунной поверхности человеческих следов осталось совсем немного, о чем мистер Феррис не забывал нам напоминать. Когда мы спросили его, неужели полет на Луну не важнее какого-то несчастного аспирина, он потер лоб и поморщился, точно у него что-то болело, а потом сказал: «Поверьте мне, без аспирина людям было бы гораздо хуже».
А если вам интересно, как мы ладили с тренером Ридом, то в январе и феврале в этом смысле тоже все было более или менее нормально. Я заполнил за него все Президентские таблицы по физподготовке за оба урока. Он называл цифры, а я записывал их куда полагалось. Когда мы дошли до особых замечаний в конце таблиц, он сказал, что писать в этой графе, и я написал. Я предупредил, что могу наляпать ошибок, но он ответил, что ему плевать.
После того как мы провозились с таблицами несколько дней, он принес мне в подарок новую спортивную майку – вместо моей обычной домашней футболки. Он отдал ее мне как-то утром, когда мы заполнили таблицы для одного урока.
– Спасибо, – сказал я. – Мой брат сейчас почти не разговаривает. И сны ему снятся все время.
– Иди в душ, – сказал он. – А то на следующий урок опоздаешь.
* * *
Вилохвостых Качурок две. Под ними бурное зеленое море, и волны на нем такие высокие, что почти дохлестывают до птиц. Качурки приближаются к нам, и их острые клювы раскрыты, потому что они отчаянно перекрикиваются – во всяком случае, так это выглядит.
– Посмотри, как ветер гонит волны, – сказал мистер Пауэлл. – Видишь что-нибудь необычное?
Я покачал головой.
– Посмотри внимательней, – сказал он. – Обрати внимание на композицию.
Он был прав. Два ветра гнали волны в двух направлениях, совсем разных.
– А как птичьи тела реагируют на эти ветры?
Два ветра толкали качурок в разные стороны, но птицы использовали их, чтобы встретиться в центре картины. Вот о чем рассказывала эта картина – о встрече, хотя при этом вы можете двигаться в разные стороны.
Все движение держится на таких противоречиях. А вы не знали?
