Тренер Рид посмотрел вниз. Потом взял теннисный мячик и стал вертеть его в руке.
Прошло много времени.
– Там был мальчишка, меньше тебя.
Вертит мяч.
– И старик, и девушка. Наверное, сестра того мальчишки. Не знаю.
Вертит.
– Они каждую ночь приходят.
– У Лукаса примерно то же самое, – сказал я.
Он покачал головой.
– Не знаю. Вряд ли как эти трое.
– Может, они хотят, чтобы вы что-нибудь сделали, – сказал я.
Он перестал вертеть мячик.
– Хотят, чтобы вы кому-нибудь помогли.
Он посмотрел на меня.
– Может быть, – сказал он.
Вот что я имею в виду, когда говорю, что Вилохвостые Качурки кружат и кружат друг около друга, пока наконец не встретятся.
* * *
В субботу снова была метель.
Просто блеск.
Не успел я выйти из дому, как уже намело восемь дюймов снегу, и если вы думаете, что он был легкий и пушистый, то вы ошибаетесь. Я выглянул из окошка спальни и сказал Лукасу – он уже делал свои упражнения рядом с кроватью: «Через два шага промокну до коленей», – а он ответил: «Мне это не грозит!»
Знаю. Вы можете решить, что он снова стал таким же, как раньше. Но если бы вы там были, то увидели бы, что он сказал это с улыбкой.
А я, между прочим, и правда через два шага промок до коленей. И если бы снег не перестал, и не вышло солнце, и небо над вершинами гор не поголубело, я запросто мог бы на все плюнуть и вернуться домой. Но я не плюнул. Как обычно, выпил в «Спайсерс дели» горячего шоколаду и взялся за санки, и миссис Мейсон уже ждала меня с горячим молоком, и я его одолел. У мистера Лефлера разболталась дверца шкафа, а на лестнице в подвал надо было сменить лампочку, а у книжной полки треснуло стекло и я должен был вынуть его очень-очень осторожно: сам он не мог, потому что у него руки слишком дрожат.
Миссис Догерти проследила, чтобы манная каша к моему приходу не остыла, а еще, заявила она, у нее есть для меня редкое лакомство. Это оказались бананы.
За всю историю мира бананы ни разу не были редким лакомством.
Потом я отправился к миссис Уиндермир, где – я знал – уже варился для меня кофе.
Даже если вам очень холодно и мокро, мысль о том, что где-то варится для вас черный кофе, здорово помогает.
Но пока я туда добрался, я успел промокнуть и замерзнуть как следует. До самых костей. И хотя на мне была серая вязаная шапочка мистера Лефлера – которую я надел только потому, что Лил нравилось, как я в ней выгляжу, – уши у меня все равно отваливались от холода.
Думаю, вы можете себе представить, что сказал бы Лукас, если бы я ему пожаловался. Но теперь он сказал бы это с улыбкой.
У миссис Уиндермир и правда варился кофе, и в кухне было тепло-тепло – я вошел, и меня сразу как будто одеялом накрыло. Я слышал, как миссис Уиндермир стучит на машинке, – может быть, там, под ее пальцами, Джейн Эйр сейчас влюблялась в мистера Рочестера, – так что я разложил продукты по местам, взял из шкафчика две чашки, налил туда кофе и понес к ней в кабинет. Я открыл дверь, поставил одну чашку рядом с миссис Уиндермир – видно было, как кофе сразу задрожал под стук клавиш, – а сам сел на стул и начал прихлебывать из своей. Когда она подняла на меня глаза, я уже успел выпить почти половину.
– Джейн Эйр влюбляется в мистера Рочестера, – сказала она.
Видите?
– Но я не очень понимаю, как показать это на сцене.
– Ну, – ответил я, – он мог бы сидеть за столом и рисовать что-нибудь.
– Рисовать?
– А она подходит сзади и видит, что он рисует, и ей кажется, что у него здорово получается.
– А дальше что?
– Не знаю. – Я пожал плечами. – Он не может придумать, что ей ответить.
– А если он пригласит ее порисовать вместе?
– Это можно, – сказал я.
Миссис Уиндермир кивнула, а потом быстро повернулась к машинке и стала колошматить по клавишам. Ее руки метались над ними, как качурки на ветру.
Я стал прихлебывать кофе дальше, пока не допил его совсем. Тогда я поднялся и обошел вокруг стола – того, который был завален книгами. Он был завален ими и раньше и, наверное, всегда будет завален. Но кое-что все-таки изменилось: теперь я мог их прочитать. Не то чтобы я хотел прочитать именно эти книги, но если бы захотел, то прочитал бы, – и это было самое главное. Думаете, я вру?
Но мне трудно было себе представить, чтобы кто-нибудь захотел прочитать эти «Либретто великих опер» – сразу глаза слипаются. «Жизнь Верди» – смотришь и зеваешь. «Аку-аку»
[10]
– как будто кто-то чихнул. «История Старой Южной церкви в Бостоне» – прямо с ног валит. От таких книг кто угодно заснет мертвым сном, и никакой черный кофе не поможет.
Я поднял «Аку-аку» и посмотрел, что лежит под ней.
«Автобиография Аарона Копленда. Рукописное издание».
Я прочитал снова.
«Автобиография Аарона Копленда. Рукописное издание».
Я взял книгу. Миссис Уиндермир все печатала.
Я раскрыл книгу. Под ее обложкой был приклеен листок с нотами, написанными от руки. Их я прочитать не мог. Может, когда-нибудь потом смогу.
Миссис Уиндермир перестала печатать.
– Что это у тебя за книга? – спросила она.
– Аарон Копленд, – сказал я. – Это который музыку пишет.
– Ты хочешь сказать, пытается писать, – поправила она.
Я посмотрел на нее.
– Тощий Посыльный, ты говоришь с женщиной преклонных лет, которая считает, что после того, как Людвиг ван Бетховен закончил свою Девятую симфонию, в мире было написано очень немного приличной музыки. – Она снова повернулась к машинке, и ее руки опять заметались над клавишами.
– Тогда зачем вам эта книжка? – спросил я.
Руки миссис Уиндермир продолжали метаться.
– Мой муж любил собирать необычные книги. В этой есть страница коплендовской музыки, написанная им собственноручно. Но ни он, ни я так ее и не прочли. Я – потому что никогда и не хотела, а он потому… потому что не успел. – Ее руки опустились.
– Миссис Уиндермир, – сказал я.
– Не доводи старуху до слез. Какое мороженое я заказала?
– Ванильно-вишневое, – сказал я.
Она встала.
– Пойдем попробуем.
