— Позволь поинтересоваться, Крыса... Ты только что убил шестерых женщин и еще одной рассек ножом руку. Обычаи твоего народа не запрещают тебе этого?
— Не понимаю. — ...Не слышно, но, должно быть, там есть собаки, и эти собаки заливаются хриплым лаем. Я знаю эту породу, когда они начинают лаять, тебе кажется, будто у них в горле стоит блевотина... Что за молоко дают козы, Аххаш, когда их день-деньской держат в страхе такие образины... Собак отсюда тоже не различить. Но они должны быть, или напрасно я водил стаю во всех больших делах четыре года.
— Если уж ты не испытываешь гнева, выслушивая мои вопросы, я уточню. Всякая порода зверей бережет своих самок. Волк не бросится на волчицу. Даже гусь не станет клевать гусыню. Неужто для твоего... народа вольных... я правильно выговариваю?
— Почти.
— Неужели вам так легко убивать женщин? — Она говорила очень спокойно, стараясь поточнее подбирать слова канналаны. Ей было наплевать, что именно я отвечу. То ли ей надоело молчание, то ли она заглушала беседой страх. А может быть, хотела проверить, насколько дик разбойник и варвар Крыса...
...Эти вошли в скальную щель.
Так вот, ей было наплевать, что я отвечу, голос ее чуть дрожал, она волновалась. Мне не следовало бы заниматься двумя делами сразу, оплошка в наблюдении могла стоить нам жизни. Аххаш Маггот! Но лучше пусть она говорит, как человек, а не копит гнев, как дикий зверь.
— Я убил не шесть женщин, а четырнадцать вооруженных воинов. Почему вы делаете своих женщин солдатами? По мне, так не им воевать сподручнее.
Что я слышу! Она смеется. Нагло, нехорошо смеется, с вызовом, но не вопит, а смеется.
— Женщина — лучший воин, ибо опьянение яростью ей не свойственно. Мы холодны, дисциплинированны, нами управляет рассудок. А мужчинами — страсти... — Она ошиблась, сказав «пороки» в том месте, где должно бы стоять слово «страсти», но я понял. — Вы не умеете управлять собой, не умеете подчиняться, не умеете сдерживать эмоции. Наших миннан... — десятницы, наверное, — с детства учат быть идеальным инструментом в руке полководца. Для боя нужна холодная голова.
Разговорилась. Видела бы она имперский гали, развернутый в три линии, шеренга к шеренге! Вот где дисциплина. Вот где порядок. Знала бы она, как готовят абордажную команду каждой ватаги, сколько стандартных ситуаций им вбивают в мышцы смертным боем, чтобы в деле все они работали, как детали одной хорошо отлаженной баллисты... Я проверил рукой тряпки на ветвях. Подсохли на ветерке. Начал понемногу их собирать.
— Ты ошибаешься. Мы знаем порядок, но и без боевого безумия тоже нельзя обойтись.
— Сражение — это как песня, скажешь ты? Это как стихи крови, выпущенной на волю? Как танец дикой птицы на ветру?
Сверху лица не видно, по голосу же ясно: ухмыляется.
Да что за чума! Какой дурак ей все это нагородил? Муж? Любовник, наверное... Дура! И любовник ее дурак. Или муж. Вот же дерьмо! Вот дерьмо! Вот падаль лежалая! Рассуждает.
— Да что ты знаешь об этом!
— Знаю! — Даже лицо ко мне повернула, стерва, яростью за пятнадцать локтей шибает, яростью она налилась. — Кое-что знаю, может, даже побольше тебя! Я в свое время... раз, два... постой... восемь стратегических трактатов прочла!
Я чуть с ветки не упал от хохота. А она не останавливается:
— Да ты-то, ты, разбойник, пират, что ты про это знаешь? Война — это наука, а не просто махание топором!
— Что знаю? Ты видела.
Она замолчала. И вдруг выпалила:
— Я видела, что женщины для тебя значат меньше, чем сношенная одежда! — Это была большая капризная глупость. Она и сама понимала: говорю большую капризную глупость, не желаю соглашаться с варваром. Ох, как мне не нравилась наша перепалка. Боги не хотят помогать, стража лунных висит на хвосте, да еще мы, рыбья моча, без конца ругаемся. Это не дело. Нам надо выживать вместе, а выходит совсем обратная штука. Аххаш Маггот, если и дальше все будет так же, один из нас вскоре потянет на дно другого. Не удобнее ли все-таки свернуть ей шею?
Тут она взглянула на меня. Глаза огромные, круглые, сообразила. Другая бы женщина либо продолжала нести околесицу, либо прямо извинилась бы: мол, прости, глупость сказала. Ан нет. Просить прощения Гадюка моя так же не умеет, как и благодарить. И назвать собственные слова глупостью у нее язык не повернется. Ладно, хочет она выговорить нечто примирительное, по всему видно. Только рот у нее лучше приспособлен для других речей. Ну? Ну! Давай же, что скажешь?
— Может быть, я не все понимаю. Просто я хотела объяснить, что хорошее образование — одна из привилегий знатности...
Будь она мужчиной, я бы все ж свернул ей шею... Но для бабы и это сойдет за извинение. Хозяин Бездн, дай мне силы, я сделаю еще одну попытку быть терпеливым.
— Вот что я тебе расскажу... Два года назад мы брали на абордаж имперскую квадрирему. Знаешь, что это такое?
— Знаю... — По тону видно, она тоже делает попытку быть терпеливой.
— Так вот, два года назад нам пришлось как следует поработать... — Я хотел расщедриться. У меня была красивая история. Три года назад я водил одну ватагу наших и еще одну, Черных Волков, трепать караваны у южного побережья Империи, у самой Денолы, знаменитый торговый город. У нас была на примете хорошая бухточка, далеко она врезалась в берег, два раза поворачивала — словом, когда мы стояли там на якоре, наших бирем с моря никто не видел. Приезжали к нам хитрые денольские жучки. Покупали то, что мы брали с их же имперских кораблей. Все было б хорошо, но на Волках — так многие говорили — висело проклятие. Ни в чем им не было удачи. Вся стая сошла на нет, одна ватага осталась, один-единственный корабль. Мне бы поостеречься дела делать с Волками. Предчувствовал беду. Но эта бухточка и жадные денольцы давали хороший доход. Однажды на берегу нас встретили вместо купцов легионеры, а фарватер перегородила имперская квадрирема с мощной катапультой на борту, издалека видно. Вот выйдем мы из-за мыса, один раз они выстрелить успеют, один наш корабль к бою будет уже непригоден. Команды, что у нас, что у Волков, неполные, кое-кем заплатили мы морю за караваны, за доход. Да хоть бы и сложить обе команды вместе, вольных Крыс с вольными Волками, все равно имперцев будет на квадриреме по два к одному нашему. Я сказал своим: «Вы знаете наши доблести: взять свое, убить и выжить. С тех пор, как вы стали мужчинами, иначе не бывало. Вас учили работать, как пальцы одной руки. Сегодня все забудьте. Каждый пусть работает за себя. Забудьте о вашем добре и прибытках. Забудьте о собственной жизни. Не бойтесь ран. Вообще ничего не бойтесь, не срамитесь. Ваше дело одно: убить, убить и убить. Кто как может и умеет. Если сделаете, что говорю, мы их скормим рыбам. Гадание было хорошим, Нергаш со всеми слугами — за нас. Теперь работаем». Хорошо получилось, лица у моих Крыс — какие надо. Вышли мы из-за мыса, первыми Волки, на них проклятие, они пусть и расплачиваются. Имперцы стрелять мастера, не упустили шанса. Камень Волкам пробил палубу, днище, бирема их закружила на месте, кренится, набирает воду. Остались мы с квадриремой один на один, у них там по три-четыре бойца на одного нашего. Зато мы — вольные Крысы, зато я — абордажный мастер Малабарка Габбал, сын Кипящей Сковороды, внук Тарана. Ну, кто пойдет рыбам на корм? Сошлись. Борт у них много выше нашего. Они дротики бросают, стреляют из луков, у них там над фальшбортом стена из щитов, длинные копья с крючьями торчат... Не любят имперцы ближнего боя. Издалека перестрелять, переколоть — вот как им нравится. А чтоб лицом к лицу, духа не хватает. Ослабели они сердцами. Старые люди говорят, еще лет пятьдесят назад хорошими солдатами были имперцы, мужчины, не боялись хорошей драки. Теперь норовят не пораниться... Э! Помоги, Нергаш. Наши закинули к ним на палубу кувшины с кипящим маслом... Гляди-ка, бреши в их стене. Ножки не желают обжечь, прыгают, дерьмо! Мы закинули три абордажных мостика, я повел, Милькар на втором, Ганнор на третьем. Славное вышло побоище, когда каждый за себя. Мы вылезли к ним на палубу как придонные братья из самой бездны... Теснота, глаза в глаза, вонь из пастей, чуть только глотку не грызешь тому, кто тебе достанется. Они сначала как следует стояли, как полагается. А потом сломались, не выдержали. Офицеры, те — да, все там легли, наших кое-кого подпортили, хорошие люди. А все прочие — давай сдаваться, доспехи срывать, оружие бросать, за борт прыгать. До берега всего ничего, многие доплыли. Мы у них поработали, как темные духи, как сумасшедшие, всего четверо наших пало. Об этом бое и впрямь потом песню сложили. Своими ушами слышал. Подобрали Волков, кто уцелел. Ушли в море, как пришли. На двух кораблях...
