Я знаю: ему тридцать семь лет. А выглядит на сорок пять.
Был тут один мозгляк. Худой, мелкий. Дурная порода: устроился посередине, на роже написано, что самый умный тут он, взгляды бросает на всех, мол, могу наградить беседой. И даже фразы какие-то начинает произносить, но никто на него не обращает внимания. Мозгляк как-то хитро говорит, плетет зачин, потом переходит к сути, по дороге примеры вставляет... Только прямо на зачине тот, к кому он пристал, уже смотрит в другую сторону. Потом отходит подальше. А Мозгляк все тянет свою речь, все тянет, никак не угомонится, его не слушают, а он все молотит языком... Так бы и заткнул ему пасть двумя живыми крабами. Движения у него какие-то тряпичные. Видно сразу, что не умеет ни далеко ходить, ни быстро бегать, ни резво грести, ни... В общем мешок с дерьмом.
Еще один все на меня поглядывал. Весь какой-то ветхий. Одежда старого покроя. Не знаю я, что у них тут в Империи считается старым, а что новым, но этот оделся в такой неудобный, такой тяжелый и чудной плащ... Любому понятно: все по какому-то древнему обычаю, такому, Аххаш, древнему, древнее только загон для свиней в городе Марге у сторожихи на кладбище: ее еще мой дед Таран застал старухой. Рожа у него, будто всем отец. Седой, грузный, солидный, везде складки набрякли, смотрит на тебя: вот, мол, помогу если что, советом или еще чем, мудрость моя сбережет тебя от неприятностей, молодость твоя, снасть камбалья, радует тараканов в моей голове, какой ты, юноша, многообещающий, Аххаш Маггот и весло в задницу! Знает, конечно, как надо жить. В смысле как жить правильно. Мой настоящий отец, Кипящая Сковорода, сильный был человек, хотя и не буйный. Я его плохо помню, он недолго был со мной. Но уж когда был, все учил меня чему- нибудь, что было бы мне полезно. Чему-нибудь дельному. А этот... деревянный какой-то. И, Аххаш, верно, тоже болтливый. Правда, одежда эта его чудная, старинная, ловко прилажена. До чего надо дотянуться — все висит удобно, обе руки свободны, материал хороший, недорогой, но добротный. Ветхий-то он, Ветхий, а цену вещам знает.
Один из префектовых друзей мне понравился. Невысокий, кряжистый, шея бычья, волосы выстрижены накоротко. Один глаз, как видно, выбит, глазница повязкой закрыта. Второй, целый, глядит цепко и зло. Будто хорошая сторожевая собака смотрит на тебя. У лунных как раз такие псы — зря не лают, но хватка у них мертвая. Посмотрел на меня, оценил. Что за чужак? За один вдох оценил: опасно. А заодно предупредил глазами же: я и сам опасный. Устроился поодаль, не на виду. Не толстый, а массивный, движения скупые, очень точные движения. Такого человека, будь он врагом, приятно было бы убить, а убив, следовало бы сбросить на волну с почетом, оружие ему оставить, и даже сказать волне, что был он хороший враг, достойный и крепкий. А будь Одноглазый другом... Друзей, Аххаш, у таких не бывает. Зато командовать и подчиняться командам эта порода умеет лучше всех прочих.
Явился, конечно, Законник, мой старый знакомый, кивнул мне. Без злобы и радости. На лице — все то же равнодушие. Холодная куча дерьма, почти окаменевшая... Может быть, напрасно он мне не нравится, вдруг — дельный чело век? Надо приглядеться. Ладно. Оказывается, зовут его Харр. С ним вместе пришел какой-то вихлявый живчик, вот онто и одет богаче всех, на пальцах перстни с булыжниками по сотне солидов ценой, на морде спесь, как у барсука, мол, равных мне здесь не вижу... Этого ограбить было бы приятно, а убивать — как клопа давить.
Всего собралось девять человек, считая меня и Наллана Гиляруса. Последними пришли двое — полная противоположность друг другу. Махаф с киитом рука об руку... Одного я знал. Он бывал в роще, дрался на мечах как придонный брат. Его звали — Тит, но чаще я слышал кличку Варвар. За глаза, конечно. Бабка у Тита была из маг’гьяр, а здесь их не любят. Однажды он сломал руку человеку со слишком громким голосом. Того человека предупреждали: мол, попридержи язык. Но, видно, не перевелись на свете любители жрать горячее, не остудив... Тит Варвар — настоящий красавчик. Холеный, как Гилярус или Законник. Но те выглядят так, как им положено выглядеть. А этот завивает волосы, носит тунику с длинными рукавами, желтую, как лимон, с багряной каймой, на руке пристроил браслет монет за четыреста — тяжелое чеканное золото, и на браслете четыре пары занимаются любовью разным манером. Так и просится Тит Варвар, чтоб его по заднице погладили или в рожу дали. Худой, длинный — с меня ростом, руки тонкие — девки позавидуют. Глаза шалые, такие у моих ребят бывали перед работой, сам гибкий, верткий, не хуже кота. Вечно улыбается. Смотрит на собеседника будто говорит: о, какие интересные вещи я слышу, жаль, от тебя, дурака... Того, кто рискнет погладить по заднице или дать по роже, Тит Варвар, наверное, убьет. Знаю я таких людей. В абордаже нет их полезнее: первыми на копья лезут, работают наподобие живых таранов. Но в спокойное время один от них убыток: вечно затеют свару в ватаге, изувечат кого-нибудь, против закона пойдут... Ненадежный народ. Точно, вроде котов, ходит такой вокруг тебя, рот хмылит, Аххаш, а видишь зверюгу: зверюга спину горбом выгнула, уши прижала, голову к земле наклонила и пасть разевает.
— Привет, Малабарка.
— Привет, Тит.
Варвар тоже попросил кресло, сел рядом со мной.
Второй одет попроще, поплоше, но не бедно, хотя и очень небрежно. Впопыхах, что ли, собирался? Волосы черные, вьющиеся, торчат во все стороны, вроде прутьев в вороньем гнезде. Толстый, неуклюжий, ни для какого боя не годный. Настоящий прибрежный червяк. Может, из купцов? Но потом вижу, потроха карасьи, вроде бы серьезный человек. Устроился поближе к Одноглазому, поздоровался с ним, как со старым знакомым. И только тогда принялся меня осторожненько ощупывать глазами. Вот же чума недобрая! Я почуял: Толстяк старается запомнить каждую мелочь, каждую деталь. А мне его отсюда толком не разглядеть... Умен. Лицо у Толстяка грустное, причем видно, что грусть у него на лице устроилась пожить не на день и не на два. Житье у нее там постоянное.
Пятеро носят золотые кольца: сам хозяин, Спесивый, Харр, Одноглазый и Ветхий. Знак чего? У Тита Варвара, при его-то цацках, простенькое колечко из железа...
Как видно, они сюда пришли не столько пировать, сколько поговорить. Мясо лежит, конечно. Рыба лежит. Какая-то дрянь, червяки, кузнечики, что они тут жрут, с ума посходили. Хлеб. Тит Варвар мне и говорит:
— Там, друг Волк, сосуды с вином, там — с водой, а вон там — вино, разбавленное водой. Не ошибись.
Вот уже я кому-то друг. Быстро у них тут. Ошибусь я или не ошибусь я, какая, Аххаш, разница? Вино имперское от воды по крепости мало отличается. Зачем они его разводят? Не все ли равно?
— Благодарю тебя, друг Тит.
Прямо среди настоящей еды расставлено баловство. Виноград, орехи, мед, хлебцы какие-то сладкие... Вот, скажем, рыба на круглой тарелке с углублением посередине — соус туда налит, а рядом с рыбой — финики. Так. Так. Потроха карасьи, что-то серьезное Гилярус затевает. Обычно все это у них по очереди вносят, прислуга с кухни одно принесет, другое у тебя из-под носа унесет. А тут все скопом. Выходит, выгнал Гилярус кухонных рабынь, ни к чему они тут. Музыкантов не видно. По стенам бабы нарисованы, почти голые, вроде бы танцуют, так и хочется потрогать... рядом дудки, деревяшки со струнами, глиняные миски с виноградом и яблоками... Все как настоящее, ярко нарисовано, заглядишься. Миски я такие вижу не только на стенах, но и перед собой. Правда, тут они серебряные. Виноград вижу. А вот баб и людей с дудками что-то не замечаю. Аххаш, пир у них тут с особинкой. Пир или что?
