Солнце уже начинает по-вечернему золотиться, когда во дворе мелькает знакомый сполох темно-рыжих волос, особенно яркий в косых вечерних лучах. Нетвердые шаги по сбитым ступенькам, скрип двери… И снова заныли плечи, вспомнив тяжесть куля с шерстью, который я в одиночку тащила от самого Железного моста, в то время как Он, изверг такой… Ну держись!
— Явился? — роняю я голосом профессиональной стервы-жены. Он замирает, осекшись на полушаге. Пауза в лучших традициях Академического театра… — Я тебе покажу! Ты у меня заречешься лажу гнать перед зрителями!
Лугхаду ничего не стоит увернуться от брошенной мокрой тряпки, которой я только что терла пол. Я ведь ни с какого боку не снайпер… и минус на минус неожиданно для нас обоих дает плюс — тряпка врезается Ему в затылок, приводя в полный беспорядок и без того растрепанную медную гриву.
— Слушай, а кто дал тебе право говорить со мной в таком тоне? — тряпка моментально проделывает обратный путь — и снова не минует цели. Вот зараза, прямо в лицо… — Да кто ты вообще такая?
— Кто? Хотя бы женщина, которую ты уже семь дней как не можешь выставить из дому! Идиотка, которая глюки от тебя гоняет! А кроме того, готовит тебе жрать, убирается в этом гадюшнике и латает твое барахло, именуемое одеждой! — Он приближается ко мне, но я обхожу Его одним прыжком и снова достаю мокрой тряпкой по шее.
— Но все равно, как ты смеешь?! — Он снова уворачивается и — видали когда-нибудь, как быстро взлетает на дерево преследуемая кошка? Вот так, по-кошачьи, Он в какие-то две секунды оказывается на самом верху полуразрушенной лестницы на третий этаж. Знает, что туда я не полезу, а если и полезу, то все равно не догоню…
— А вот и смею! — я хватаю метлу и, кое-как вскарабкавшись на перекрытия второго этажа, пытаюсь достать Его своим оружием. — Я у самой стойки была, в дальнем углу! Если ты меня не видел, это еще не значит, что и я ничего не видела! Опять полчаса гитару настраивал и рассуждал про «эти дрова, которые у меня в руках», опять сбился на середине песни и все начал заново… Да за что же мне наказание такое — думала встретить здесь легенду, а встретила, прости Господи…
— Да плевать я хотел на то, что ты думала! В конце концов, сегодня у меня просто день такой дурацкий — с утра все из рук валится…
— У тебя каждый день такой. Лорды кинут тебе что-нибудь, а ты на это тут же пиво покупаешь в ближайшем третьесортном заведении. И ладно бы пиво, а то ведь такую козью мочу — побольше да подешевле…
— Трать-тарарать, имею я право промочить горло во время пения или как? — я не без удовольствия отмечаю, что Он уже успел перенять мой универсальный заменитель богохульств и непечатностей.
— Вот именно, промочить горло, а не надираться до потери самоконтроля! Оттого и песни начинаешь по пять раз и никак не можешь начать!
Во время этой перебранки Он непрерывно ускользает из зоны досягаемости метлы, вынуждая меня забираться все выше и выше… Так мы на крышу скоро выберемся, если только я раньше не упаду и шеиньку себе не сверну.
Со двора доносятся голоса соседей: «Что там опять такое творится?» — «Да Лигнор эта приблудная своего двинутого Лугхада тряпкой учит». — «И правильно делает, матушка Маллен. Будь ты хоть шваль распоследняя, а я бы тоже не стерпела, если б мой сожитель каждый вечер домой вваливался пьяный да без руны в кармане…»
— Слышишь, чего про тебя говорят матушка Маллен с Ассой? — бросаю я Ему. — И не стыдно тебе такое про себя слушать?
Мы оба уже стоим на подоконнике выбитого окна.
— Да, стыдно, — выговаривает Он, опустив глаза. — Но, наверное, я уже не могу… по-иному… Я забыл, как играл когда-то…
— И снова ты говоришь неправду, — я безжалостна. — Как по ночам и для меня, так ты ТАК играешь, что камни плачут и лунные затмения происходят. А как для людей…
— Замолчи, не надо больше! — судорога пробегает по Его лицу, и Он делает шаг к краю подоконника…
— Разобьешься!!! — визжу я, уронив метлу и не помня себя от ужаса. А Он спокойно шагает в пустоту… и пока я тщетно пытаюсь протолкнуть в грудь хоть немного воздуха, аккуратно приземляется на ноги.
— Не дождешься! — отвечает Он в рифму и машет мне снизу рукой.
Когда я спускаюсь вниз, Он стоит у распахнутого окна кухни и грызет какую-то травинку. Низкое вечернее солнце как раз за Его головой, лучи его смешались с медью взлохмаченных волос, окружая голову огненным нимбом. Ох, боги мои…
— Ну что же не бьешь? — тихо говорит Он, пряча глаза.
— Да рука на тебя такого не поднимается, — вздыхаю я.
— Знаешь, — еще тише, почти шепчет, — не надо так, пожалуйста… Те же лорды смеются — мне как сквозь воду, а от тебя больно услышать даже просто как вчера: «ты не потряс меня»… не знаю, почему.
— А ты думаешь, стала бы я простую бездарность тряпкой по всему дому гонять? — отвечаю я тоже шепотом. — Отвернулась бы и забыла. А твои песни мне душу переворачивают, потому и не могу слушать, как ты — Ты! — лажаешь…
Смотрит в сторону… А я стою и жду непонятно чего, словно вот сейчас Он рассмеется и обнимет меня, и сразу вся эта беготня с метлой по разрушенным перекрытиям обратится просто в игру, затеянную двумя друзьями от избытка энергии.
Так поступил бы Флетчер. Но Он не Флетчер, и наивно ждать от Него таких же реакций — ни разу не видела я даже тени улыбки на этом неправдоподобно красивом лице.
Вместо этого Он наклоняется и целует мою руку — у запястья, с внутренней стороны. Так, а этого Он откуда набрался?
— Зря ты это, — резко говорю я. — Таким жестом и оскорбить можно. У меня руки всегда были чистые.
— Что? — не понимает Он.
— Так целуют шрамы, — объясняю я нехотя.
— Какие шрамы?
— От бритвы. А иногда, — теперь моя очередь прятать глаза, — от гвоздей.
— Не понимаю…
— И очень хорошо, что не понимаешь, — кстати, я ничуть не удивилась бы, если бы за Ним числился и этот непростительный грех. Но Он не носит браслетов, и нетрудно увидеть, что запястья Его так же чисты, как и мои, без единого следа порезов.
— Эко лихое мудерсло… — вырывается у меня почти непроизвольно.
— А это что за ругательство? — тут же откликается Он.
— Это не ругательство, — невольно улыбаюсь я. — Это когда-то давно, еще детенышами, мы играли в магию. Было такое правило: в придуманном заклятье все согласные заменяются любыми другими, гласные не трогаются. И один мальчишка сделал заклятье: «Да станет это живое существо ледяным мороком». Через три дня заклятье знали наизусть абсолютно все…
И тут я впервые за все время вижу Его губы, чуть дрогнувшие в доверчивом подобии улыбки!
— Кажется, я понял, — и свет из бирюзовых глаз. Вот честное слово, именно из-за таких улыбок — только чуть поярче — и убегают из дому разные Нелли и Маэстины…
