– Ты серьезно? – поразился бывший мастер, выпрямляясь во весь рост.
– Он меня у складов выследил, там и пометил. Пока я по городу мотался – мелочь рядом бродила, но боялась атаковать, все же репутация у меня соответствует. А как толпой собрались, так и полезли… Я остатки патронов расстрелял еще в сумерках, дальше железом кромсал… Повезло потом, распарило, полушубок сбросил в сторону, так они его рвать начали, меня из виду на миг потеряли. Вот я и ополовинил стаю с тыла, прежде чем за меня снова всерьез взялась… Ты подумай только, какая власть была бы у мерзавца. Выбирать – кому жить, кому умирать. Или еще хуже – продать кому, чтобы весь Город на уши поставили. Вот бы повеселились.
Потянув разодранные на ремни остатки овчины, Клаккер потряс обрывками перед собой. Одновременно с этим сваленные в груду тела зашевелились, пытаясь двинуться следом. Казалось, вся куча с переломанными лапами, разбитыми и посеченными мордами обрела новую жизнь, мечтая вцепиться в живых. Грохнуло несколько выстрелов, прежде чем Штофу удалось навести подобие порядка.
– Тихо, тихо! Зацепите своих же!.. Все, эти не жильцы. За нас работу сделали, успокойтесь…
И лишь сформировав вокруг опасного места кольцо охранения, Клаккера пересадили в сторону, накинув на плечи чье-то пальто. Пленника бросили рядом, осветив фонарями кровоточащие раны на спине. Палач пошарил руками и пробормотал:
– Черт, перцовка закончилась. Я когда последнего прибил, так еле живой был. Хоть ложись и замерзай. Счастье еще, что чекушку неделю назад подарили, а у меня все руки не доходили выхлебать дома… Нет у кого горло промочить?
Подождав, пока мужчина ополовинит поданную бутылку, Штоф подвел итог:
– Что делать будем, охотник? Зверье ты покрошил, а вот с гнидой как быть? Если он в самом деле собирался людей монстрам скармливать, так ведь за такое в бараках мигом в прорубь спускают. И на стаж работы и приятельство не смотрят.
– Не знаю, вам решать. Я дело раскрыл, нечисть подчистил, как мог. Могу и его прихлопнуть. Потому что от человека там лишь оболочка… Упрямая, правда, все мне сказки рассказывал, а от бороды дрянью тянуло, сил нет. Пришлось ломать.
– Вот за это могут спросить. За то, что самосуд устроил в очередной раз. За то, что обвиняемого пытал. Бургомистр мигом плаху организует и не посмотрит, кто ты и чем занимаешься.
– Что же мне, отпускать его было? – возмутился Клаккер, пытаясь встать. Но ноги не держали, и он лишь завозил сапогами по снежной каше. – Чтобы его отпустили, потом снова начались убийства, нечисть по баракам забегала? Он же чего ради на меня все запасы истратил? Я ему поперек глотки стоял, понимал, скотина, что мигом все ниточки распутаю. Полиция пока еще до истины докопается, а я вот – рядом. Живой и крайне опасный… Поэтому и стаю науськал.
– Успокойся, охотник. Это я вслух размышляю… Пытаюсь понять, как правильнее поступить… Я ведь тоже из тех, кого в первый набег на куски рвали. И семью хоронил, и друзей в могилы по частям складывал… Поэтому понимаю, чем такой умник закончит. Начал с тебя, а потом метил бы малых да старых, с кем легче справиться. И давил на страх, требовал бы благ и уважения. Иначе – плати жизнями близких за его жадность…
– Врет он, врет! – шипел бывший учетчик, гнилым нутром понимая, что застывшие рядом мужчины выносят ему свой приговор. И плевать им на официальные власти и судейскую кодлу, с которой можно договориться. Эти люди пришли умирать за родных и близких. Здесь, на заваленном мертвыми черными телами поле, они были готовы удавить любую тварь, будь она в зверином или человеческом облике. И не было жалости в этих глазах. Как не было и страха перед возможными громами и молниями с административных небес. Все решалось здесь и сейчас.
Штоф посмотрел на слабо шевелящуюся кучу и скомандовал:
– Завернуть его в остатки полушубка и туда. К нечисти, которую сам же и вызвал… Где он состав держал, знаешь?
Палач пьяно кивнул, допив остатки перцовки:
– Землянка на остатках строительного подворья. Месяц назад мы там шипуна пристрелили днем. Не знаю, осталось ли что на полках, мне верещал, что все до капли на эту авантюру потратил.
– Проверять не будем. Про землянку – понял… Ган и Тротти – берите свои команды, на склады за отработкой. Наберете несколько бочек, зальете нору гаденыша и сожжете все дотла. Чтобы от подворья даже щепки не осталось. Не жалеть… Хватит с нас одного безумца. Я не готов платить жизнями детей за такие игры…
Рыдавшего учетчика замотали в обрывки овчины, прихватив для верности обрывками веревки, потом раскачали и швырнули в центр зарычавшей груды.
– Что из Тени вышло, в Тень и вернется, – бросил вместо молитвы Штоф, подав знак остальным рабочим. – Охотник, что с мясом делать прикажешь? Если даже половину выплатят – до конца дней золотом будешь обеспечен.
Клаккер поднялся, опираясь на протянутые руки, постоял, крутя головой и пытаясь понять, где у штормившего мира верх, а где низ, затем выдохнул перегарным выхлопом:
– Давайте мы по-другому поступим… К чертям мне это золото, лучше удавиться… Чуть представлю, что такое кодло на слободу бы прорвалось – как в глаза вам смотреть?.. Вы сами по дорогам пройдите, сгребите все, что найдете. Головы – долой, клыки выбить. И сдать все под опись Шольцу. Он врать не будет, до последнего монстра посчитает… Что с бургомистра выбьем – людям раздать. Пусть настоящий праздник получат. В первый раз за столько лет…
И закончив необычно длинное для него выступление, палач плашмя повалился вниз, где его у самой земли с трудом успели поймать, не дав воткнуться измазанным лицом в грязную кашу из снега, чужой крови и потрохов.
А одновременно с этим мертвая и живая груда оскаленных тел рвала на куски своего создателя, давая выход накопленной злобе. К утру, когда площадь дочистили и начали разгребать баграми вонючие куски, не осталось даже воспоминания о бывшем учетчике и разодранном полушубке, принявшем на себя первый удар омерзительных клыков.
* * *
Уже ближе к вечеру следующего дня Шольц прогуливался по кабинету, переводя взгляд с опухшей рожи Клаккера на бледное лицо Гжелики, на котором двумя голубыми блюдцами блестели глаза. Притормозив рядом с клеткой, сыщик сунул половину пирожного кроку, отправив остатки себе в рот. Соря крошками при каждом слове, начал беседу, обращаясь больше к люстре, чем к помощникам:
– Час назад сдал все добытое бургомистру. Застал у него наместника Его Императорского Величества. Господин наместник был несколько бледен. Когда вы поставили Город на уши, утром крики «все пропало» из ратуши докатились до Солнечной Стороны и устроили форменный переполох. Представляете? Только-только отчитались о блестящем наведении порядка, как подобный конфуз. Раз – и ночной горшок на голову посреди благородного собрания. Осрамились на весь свет…
Покосившись на молчавшего палача, Шольц продолжил, все так же катаясь колобком по паркету:
– И вот, когда господин наместник примеряет на себя завершение карьеры и перевод к нам в качестве черт-те кого, ваш покорный слуга является с докладом о блестящей победе над врагом и списками захваченных в плен солдат противника… Когда я вывалил на стол мешок клыков и сообщил, что внизу еще штук пять таких же, господина бургомистра стошнило антрекотами прямо на вонючую кучу… Зато обстановка сразу стала дружеской и располагающей к общению…
