У мамы, Ады и Вирджинии вытянулись лица. Ада бросилась в свою комнату и вернулась со словами:
– Я проверила и могу сказать вам кое-что ещё более странное. Когда синьора Ольга достала платочек, я заметила, что он такой же, как те, что ты, мама, подарила мне на именины, помнишь, батистовые с вышивкой? Ну так вот, я заглянула в ящик – и как раз одного не хватает!
Ещё бы! Это тот самый платочек, который я взял для фокусов в саду и всучил Маринелле, завернув в него мамины часы!
Всю эту пустяковую историю мама с сёстрами обсуждали, охая и ахая, битый час. Стали вспоминать, когда синьора Ольга была у нас последний раз, оказалось, в прошлый понедельник, вспомнили даже, что мама провела её в свою комнату, наконец Ада заключила:
– Это типичный случай клептомании.
Я-то знаю, что это: не раз встречал это слово в папиной газете. Это такая удивительная болезнь, когда человек, сам того не замечая, берёт чужое.
Тут я не выдержал:
– Вечно вы делаете из мухи слона!
Я хотел им всё объяснить и спасти синьору Ольгу от клеветы, но Вирджиния перебила меня: мол, я ребёнок и должен сидеть тихо, да ещё пригрозила, чтоб я не болтал о том, что услышал. Я махнул рукой, раз так, пусть сами разбираются.
Вечно эти взрослые задирают нос, считают себя самыми умными! Но теперь-то они поймут, что дети кое в чём разбираются получше, чем они.
2 ноября
Сегодня День поминовения усопших. Как всегда, вся семья идёт на кладбище навестить могилы дедушки с бабушкой и дяди Бартоломео, который, как назло, два года назад скончался, так и не подарив мне обещанный велосипед.
Мама велела мне скорей одеваться – вдруг по этому торжественному случаю папа меня простит, если, конечно, я обещаю хорошо себя вести.
Ну слава Богу! Наконец-то справедливость восторжествует и тот, кому следовало бы сразу разобраться, кто прав, кто виноват, перестанет сваливать всё на беззащитного ребёнка!
* * *
Прежде чем лечь спать, я хочу записать в свой драгоценный дневник важную новость: папа меня простил, но всё чуть было не сорвалось, и снова из-за сущего пустяка.
Итак, сегодня перед выходом папа протянул мне венок и строго сказал:
– Надеюсь, что мысли об усопших пробудят в вас желание исправиться…
Он всегда обращается ко мне на «вы», когда решает заговорить в первый раз после того, как я его сильно разозлю.
Я, само собой, ничего не ответил, мне ли не знать, что детям в моём плачевном положении не стоит свободно высказывать своё мнение: я пониже опустил голову и смотрел исподлобья на папу, который не сводил с меня укоризненного взора.
Тут нас позвала мама – экипаж, за которым она послала Катерину, прибыл. В него уселись все, кроме Вирджинии – она осталась дома принимать доктора, лечившего синьора Маралли.
– Можно мне на облучок? Так вам будет просторнее.
И я устроился на облучке. Там очень интересно, особенно когда экипаж берут напрокат: кучер тянет время, коляска еле тащится и можно подержать поводья.
– Какой чудесный денёк! – сказала Ада.
И правда, будто мы приехали не на кладбище, а на гулянье: на аллеях толпятся люди с яркими охапками цветов – просто глаз радуется.
Мы сходили на могилы бабушки, дедушки и дяди, помолились за них, как обычно, а потом прошлись по кладбищу, чтобы посмотреть на новые могилы.
У одной строящейся усыпальницы мы остановились, и Ада сказала:
– А вот и семейная часовня Росси, о которой столько болтает Биче…
– Какая роскошь! – заметила мама. – Сколько же это стоит?
– Три-четыре тысячи, не меньше! – ответил папа.
– Лучше бы они расплатились с долгами! – сказала Ада.
Я решил воспользоваться случаем, чтобы снова заговорить с папой, и спросил:
– Для чего это строят?
– Чтобы хоронить там одного за другим всех Росси…
– Значит, синьорина Биче тоже будет похоронена здесь?
– Конечно.
Я больше не мог сдерживаться и загоготал, как полоумный.
– Что тут смешного?
– Чуднó просто, когда живой человек строит себе усыпальницу.
– Ну, – сказал папа, – в каком-то смысле и правда это такое же тщеславие, как все остальное…
– Точно! – встряла Ада. – Всё равно что покупать собственную ложу в театре. Как только Биче не стыдно этим хвастаться, ведь всем известно, что её отец опять брал ссуду в банке.
Тут папа, мама и Ада принялись перемывать им косточки, и мне стало ужасно скучно. Завидев вдалеке Ренцо и Карлуччо, я догнал их, и мы стали скакать, как лошадки, по усыпанным гравием дорожкам – они идеально для этого подходят! – и прыгать через оградки прямо в траву, аккуратно, чтобы сторож не застукал.
Вдруг кто-то схватил меня за шиворот. Это был папа вне себя от злости: видимо, они давно меня искали.
– Для тебя нет ничего святого! – сказал он сурово. – Даже здесь, куда все приходят плакать, ты умудряешься проказничать!
– Фу, как стыдно! – подхватила Ада. – Затевать глупые игры на кладбище!
Тут уж я возмутился:
– Я играл с Карлуччо и Ренцо, потому что я ещё маленький и люблю друзей, где бы ни находился: кладбище не кладбище – всё равно, а некоторые взрослые барышни приходят сюда, только чтобы сплетничать о подругах!
Папа замахнулся было на меня, но Ада отвела его руку и прошипела:
– Не тронь его, умоляю… С него станется рассказать всё Биче!
Вот вечно они такие, эти старшие сёстры! Защищают своих младших братьев, только если им это выгодно, и плевать на истину и справедливость!
Я опасался, что дома разразится буря, но ожидавшие нас радостные вести рассеяли все тучи.
Вирджиния бросилась нам навстречу, смеясь и плача одновременно: оказывается, доктор нашёл, что Маралли гораздо лучше, и теперь не только обещает скорое выздоровление, но даже готов утверждать, что глазу больше ничего не грозит.
Как же мы обрадовались такому приятному и неожиданному известию!
Особенно ликовал я: теперь-то все поймут, что мои так называемые «ужасные выходки» не стоят выеденного яйца и пора уже перестать наказывать меня по пустякам!
