И тут, когда, казалось бы, всё улеглось, в камине раздался свист. Все так и застыли от неожиданности.
Маралли сказал:
– Там внутри кто-то есть! Надо вызвать полицию! Арестовать его!
Но мне уже всё стало ясно, и я с досадой воскликнул:
– Там же мои шутихи!
Я вспомнил, что, когда моя идея с фейерверком в честь Луизиной свадьбы сорвалась, я спрятал все шутихи в дымоход в гостиной, куда никто обычно не заглядывает, чтобы папа их не отобрал.
Естественно, мои слова пролили свет на всю эту историю.
– Ах вот оно что! – в бешенстве закричал Маралли. – За что мне это наказание? Когда я был холост, этот мальчишка чуть не выколол мне глаз, теперь на моей собственной свадьбе – едва не поджёг!
А мама схватила меня за руку и, спасая от отцовского гнева, потащила, как водится, ко мне в комнату.
Хорошо ещё, что, когда в доме подают сладости, я предусмотрительно съедаю свою порцию до того, как начнётся банкет!
13 декабря
Сегодня истёк срок наказания – помнишь, дорогой дневник, как меня выгнали с уроков на неделю за ту дразнилку про Профессора Мускула? – и пришла пора возвращаться в школу.
– Я сама с тобой пойду, – сказала мама, – а то отец поклялся, что нога твоя не коснётся земли, если тебя поведёт он.
– Как это? – спросил я. – На воздушном шаре, что ли?
На самом деле я прекрасно понял, что имелось в виду: отец собирался отправить меня к дверям школы пинком под зад…
Когда мы вошли в школу, нам предстояло выслушать длиннющую отповедь директора, мама вздыхала и повторяла всё, что обычно говорят родители в таких случаях:
– Вы совершенно правы… Да, он дурной мальчишка… Он должен сказать спасибо учителям, что они так добры к нему… Но он обещал исправиться… Пусть это послужит ему уроком, дай-то Бог!.. Я очень надеюсь…
Я всё это время стоял с опущенной головой и кивал, но в конце концов мне надоело изображать китайского болванчика и, когда директор, вытаращив глаза за стёклами очков и пыхтя как паровоз, сказал: «Стыдно давать прозвища педагогам, которые приносят себя в жертву ради вас!», я не выдержал:
– Ага, значит, всем можно, а мне нельзя? – возразил я. – Меня-то все обзывают Джанни Урагани!
– И поделом, ведь ты всё крушишь, как смерч! – воскликнула мама.
– К тому же ты ребёнок! – добавил директор.
Старая песенка: дети должны всех уважать, но никто не должен уважать детей.
И это они называют рассуждать здраво, и так они хотят нас воспитать!
Ох, ладно. В общем, в школе всё прошло гладко и дома тоже: мама позаботилась о том, чтобы я не столкнулся с папой.
С лестничной площадки я увидел, как внизу суетятся каменщики: они чинят дымоход в гостиной.
14 декабря
Ничего нового ни в школе, ни дома. Папу я так и не видел и надеюсь, когда увижу, он уже успокоится.
* * *
Ох, дорогой дневник, к несчастью, я его увидел и услышал!
Пишу карандашом, лёжа в кровати… потому что после такой трёпки сидеть невозможно!
Какое унижение! Какая обида!
Опять на меня все шишки валятся – точнее, шлепки, но почему на этот раз, я рассказать не в силах: слишком страдаю от душевных и телесных ран.
15 декабря
Был в школе: даже говорить не хочется, что я испытал, сидя на скамье.
Пишу стоя, потому что… так легче.
Итак, причину вчерашней трёпки следует искать в привычке Катерины совать свой нос в чужие дела. В конце концов всё оборачивается против меня, известное дело, пусть даже это какой-то давно забытый пустяк.
Вчера Катерина рылась зачем-то в шкафу и выудила мои летние брюки; пошарив в карманах, она обнаружила завёрнутые в платок обломки дамских золотых часов.
И знаете, что сделала Катерина, вместо того чтобы из элементарной деликатности оставить в покое содержимое моих карманов? Она тут же побежала к Аде, та – к маме, и они все так раскудахтались, что пришёл папа узнать, что случилось.
Тогда они все отправились ко мне требовать объяснений.
– Да ничего особенного, – сказал я, – пустяки. Даже говорить не о чем…
– Да? Золотые часы, по-твоему, пустяки?
– Да они же сломаны.
– Ещё бы! Они разбиты вдребезги.
– Вот-вот. Мы в них немножко поиграли… но это было давно!
– Хватит болтать! – оборвал меня отец. – Выкладывай, как было дело.
Пришлось мне рассказать во всех подробностях про представление, которое я давным-давно устроил для Фофо и Маринеллы: помнишь, дорогой дневник, я взял часы синьоры Ольги, раздавил их в ступке, а взамен выдал мамины? Не успел я закончить свой рассказ, как на меня градом посыпались упрёки и угрозы.
– Что‑о‑о? – кричала мама. – Теперь-то я всё поняла! Теперь всё ясно! Синьора Ольга – такая рассеянная, она даже не заметила подмены…
– Точно! Всё так и есть! – вопила Ада. – А мы-то подумали, что она клептоманка! И самое ужасное, убедили в этом её мужа! Какая неловкость!
– А ты, – опять подхватила мама, – гадкий мальчишка, почему ты нам ничего не сказал?
Так я и знал.
– Я пытался! – ответил я. – Я же начал объяснять вам, что клептомания тут ни при чём, но вы все на меня набросились, мол, негоже детям совать свой нос во взрослые дела и вмешиваться во взрослые разговоры, нам не понять, насколько это серьёзно, и тому подобное. И я послушно замолчал.
– А наш серебряный соусник, который мы видели у синьоры Ольги?
– А мои вышитые платочки?
– Это я принёс к ним в дом, просто шутки ради.
Тут папа подошёл ко мне вплотную и, тараща глаза, грозно прорычал:
– Ах, так ты думаешь, это смешная шутка? Сейчас я покажу тебе свою смешную шутку!
Я увернулся и стал бегать от него вокруг стола, пытаясь оправдаться:
– Я же не виноват, что они вбили себе в голову эту клептоманию?
– Ах ты зараза! Теперь ты за всё заплатишь!
– Но, папа, – хныкал я, – подумай сам, ведь это всё дело прошлое… Фейерверки я спрятал в дымоход, когда выходила замуж Луиза… Случай с часами был в октябре… Я понимаю, если бы ты мне всыпал сразу… Но сейчас это уже неважно, дело прошлое, папа, я и думать об этом забыл…
Но тут отец всё-таки поймал меня и грозно прорычал:
– Теперь ты запомнишь это надолго!
