– Ну вот, теперь вкус ещё насыщеннее!
Тут я уже не мог сдерживать отвращение и ярость: я снял оставшийся на ноге башмак и швырнул его прямо в котёл с криком:
– Свиньи! Тогда и это добавьте!
Повар с помощником испуганно обернулись: как сейчас вижу перед собой две пары вытаращенных глаз, уставившихся на меня со смесью изумления и ужаса.
А я тем временем обрушил на них поток ругательств, как они того заслуживали, пока, оправившись от потрясения, они не бросились в кухню.
Через несколько минут дверь моей темницы отворилась, и в неё протиснулась боком – иначе ей не пройти – синьора Джелтруде и воскликнула:
– Стоппани! Да что ж это такое? Ты же шею себе свернёшь! Ради всего святого, Стоппани, что ты там делаешь?
– Ну, – ответил я, – наблюдаю, как готовится похлёбка по-домашнему…
– Что ты такое говоришь? Совсем рехнулся, что ли?
Тут вошёл сторож с лестницей.
– Ставьте сюда и снимите его живо! – грозным тоном распорядилась синьора Джелтруде.
– Я не слезу! – ответил я, цепляясь за железную решётку. – Раз мне всё равно сидеть в тюрьме, то лучше уж тут на окошке, на свежем воздухе… к тому же можно научиться рецептам пансионской кухни!
– Давай спускайся! Я пришла выпустить тебя из карцера, неужели не ясно? Разумеется, если ты пообещаешь хорошо себя вести и слушаться старших, иначе, друг мой, пеняй на себя!
Я удивлённо уставился на учительницу.
«Почему вдруг меня освобождают? – размышлял я. – Мальчишек, которые курили в каморке с керосином, я не выдал… Что тогда? А, знаю! Теперь они хотят меня задобрить, чтобы я не разболтал товарищам рецепт похлёбки по-домашнему».
Торчать на окошке мне было больше незачем, и я слез.
Едва моя нога коснулась пола, синьора Джелтруде приказала сторожу унести лестницу, схватила меня за руку и сказала властным тоном:
– Ну, говори: что ты там болтал про похлёбку, которую готовят в пансионе?
– Говорю, что в жизни больше не проглочу ни ложки этой похлёбки. Скорее соглашусь и по пятницам давиться рисовым супом… если, конечно, меня не угостят тем специальным, что готовят для вас и для синьора директора.
– Что ты такое говоришь? Ничего не понимаю… Выкладывай всё начистоту… всё, ясно тебе?
Тогда я рассказал ей всё, что видел и слышал, и, к моему удивлению, синьора Джелтруде пришла в ужас:
– Это дело серьёзное, мой мальчик… Ведь повар и его помощник могут теперь лишиться работы… Ты уверен, что всё так и было?
– Абсолютно.
– Тогда надо доложить директору!
И она повела меня в кабинет директора, где за заваленным книгами столом сидел синьор Станислао.
– У Стоппани очень серьёзная жалоба на кухонную прислугу, – начала синьора Джелтруде. – Давай рассказывай!
И я описал всю сцену с самого начала. Меня опять ждал сюрприз: директор, похоже, тоже очень возмутился. Он позвал сторожа и приказал:
– Вызовите повара и его помощника. Марш!
И вот они оба здесь; я в третий раз повторяю свой рассказ… Но каково же было моё изумление, когда вместо того, чтобы растеряться и смутиться, они вдруг расхохотались, и повар сказал:
– Простите, синьор директор, но неужели вы думаете, что такое возможно? Вы же знаете, как я люблю всех разыгрывать, особенно когда под рукой такой помощник-новичок, я то и дело так подшучиваю и болтаю невесть что… То, что рассказал молодой человек, чистая правда, только это, разумеется, всего лишь шутка…
– Хорошо, – сказал директор. – Но долг велит мне немедленно произвести инспекцию кухни. Вы идите со мной… Марш! А вы, Стоппани, подождите меня здесь.
И он ушёл, выпрямившись и чеканя шаг.
Вскоре он вернулся и сказал улыбаясь:
– Ты правильно сделал, что сообщил мне обо всём… Но, к счастью, дело обстоит именно так, как говорит повар… Так что можешь спокойно есть свою порцию похлёбки… Веди себя хорошо. А теперь можешь идти!
И он потрепал меня по щеке.
Успокоенный и довольный я побежал к своим товарищам, которые как раз выходили из класса.
Вскоре мы пошли обедать, и Бароццо, который, как я уже говорил, сидит рядом со мной, пожал мою руку под скатертью и шепнул:
– Молодец Стоппани! Ты кремень… Спасибо!
Когда принесли похлёбку по-домашнему, меня чуть не стошнило. Но я вспомнил, как убедительно говорил повар… И есть страшно хотелось… К тому же, проглотив первую ложку, я вынужден был признать, что похлёбка по-настоящему вкусная, не верилось, что такое изысканное кушанье приготовили таким отвратительным способом.
Мне хотелось рассказать Бароццо, какая сцена разыгралась в кухонном дворике и потом в кабинете директора… Но синьора Джелтруде, которая во время приёма пищи обычно кружит вокруг стола, не спускала с меня глаз: следила, ем ли я похлёбку и не болтаю ли о своих утренних приключения с сотрапезниками.
Даже после обеда, в час отдыха, синьора Джелтруде держала меня под пристальным надзором; что, впрочем, не помешало Пецци, дель Понте и Микелоцци устроить мне радостную встречу и объявить, что хоть я ещё совсем сопляк, но после того, как я выдержал карцер, но не выдал их, они считают меня настоящим другом и могут принять в своё тайное общество под названием «Один за всех, и все за одного».
Пристальный надзор продолжался до самого вечера; но уже за ужином моё примерное поведение, похоже, в конце концов, убедило директрису, что я благополучно забыл об утренней истории.
Так что я смог рассказать всё Бароццо, который отнёсся к этому вполне серьёзно и, подумав немного, сказал:
– Хотел бы я ошибаться… Но, по-моему, допрос повара и его помощника они подстроили специально.
– Как это?!
– Я уверен. Давай попробуем восстановить, как было дело с того момента, как повар заметил, что ты застукал их за приготовлением похлёбки. Он сразу кинулся предупредить директора или директрису. Что им было делать, как выпутываться? Вот они и решили умаслить тебя, усыпить твои подозрения и заставить забыть всю эту историю. И велели повару и его помощнику сказать на допросе, что это был розыгрыш!.. И вот директриса приходит вызволить тебя из темницы, притворяется, что возмущена твоим рассказом, и ведёт тебя к директору, который притворяется, что устраивает страшный разнос повару и его помощнику, которые притворяются, что пошутили… а ты, поверив в этот спектакль, ешь себе да похваливаешь свою честную порцию похлёбки по-домашнему… и… и они так и вышли бы сухими из воды, если бы ты не рассказал обо всём своему другу Бароццо, которого на мякине не проведёшь, и он предаст это дело широкой огласке…
По этому поводу во время перерыва мы созвали заседание и кое-что постановили.
Ой, неужели уже утро? Только что прозвенел будильник, нужно поскорее спрятать подальше мой дорогой дневник!
