– Этот тип мне не нравится, – заметил Дамасо.
– Тогда не смотри на него, – посоветовала девушка.
Она попросила буфетчика принести ей выпить. Площадка заполнялась танцующими парами, но мужчина с тремя женщинами по-прежнему чувствовал себя так, будто он один в зале. Во время какого-то па его взгляд встретился со взглядом Дамасо; мужчина заработал ногами еще бойчее и, улыбнувшись, показал свои мелкие зубы. Дамасо не мигая выдержал его взгляд, и в конце концов тот перестал улыбаться и отвернулся.
– Считает себя весельчаком, – усмехнулся Дамасо.
– Он и вправду весельчак, – отозвалась девушка. – Каждый раз, когда приезжает, заказывает музыку за свой счет, как все коммивояжеры.
Дамасо посмотрел на нее блуждающим взглядом.
– Тогда иди к нему, – сказал он. – Где кормятся трое, хватит и для четвертой.
Она ничего не ответила, а только повернула голову в сторону площадки для танцев, отхлебывая из стакана маленькими глотками. В бледно-желтом платье она казалась робкой и нерешительной.
Они пошли танцевать. Дамасо становился все мрачнее.
– Я умираю от голода, – сказала девушка и, схватив его за локоть, потащила за собой к стойке. – Тебе тоже надо поесть.
Весельчак шел со своими тремя женщинами им навстречу.
– Послушайте, – сказал Дамасо.
Мужчина улыбнулся, но не замедлил шага. Дамасо стряхнул с себя руки спутницы и преградил ему дорогу.
– Мне не нравятся ваши зубы.
Мужчина побледнел, но продолжал улыбаться.
– Мне тоже, – сказал он.
Прежде чем девушка успела остановить Дамасо, он двинул мужчину кулаком в лицо, и тот сел на середине площадки. Никто из посетителей не вмешался. Три женщины с визгом обхватили Дамасо, пытаясь оттащить в сторону, а девушка стала отталкивать его в глубину зала. Мужчина с разбитым, почти вмятым лицом встал на ноги, подпрыгнул, как обезьяна, на середине площадки и крикнул:
– Играйте!
К двум часам ночи заведение почти опустело, и женщины без клиентов сели ужинать. Было жарко. Девушка принесла тарелку риса с фасолью и жареным мясом и, усевшись за столик, стала есть все это одной ложкой. Дамасо бессмысленно глядел на нее. Она протянула ему ложку риса.
– Открой рот.
Дамасо уткнулся подбородком в грудь и качнул головой.
– Это для женщин, – сказал он. – Мы, мужчины, не едим.
Чтобы встать, ему пришлось упереться руками в стол. Когда он смог наконец обрести равновесие, то увидел, что перед ним стоит, скрестив руки, буфетчик.
– Девять восемьдесят, – произнес тот. – Этот монастырь не государственный.
Дамасо отстранил его.
– Педерастов не люблю, – заявил он.
Буфетчик схватил его за руки, но, взглянув на девушку, отпустил и лишь сказал вслед:
– Потом поймешь, как много ты потерял.
Дамасо вышел пошатываясь. Таинственный серебристый блеск реки под луной прорезал в его мозгу светлую щель, но она тут же исчезла. Когда, уже на другом конце городка, Дамасо увидел дверь своей комнаты, он готов был поспорить, что всю дорогу домой прошел во сне. Он потряс головой. Смутное, но сильное чувство подсказало ему, что начиная с этой секунды он должен следить за каждым своим движением. Тихонько, чтобы не скрипнула, он толкнул дверь.
Ана проснулась и услышала, что он роется в сундуке. В глаза ей ударил свет карманного фонарика, и она повернулась лицом к стене, но вдруг поняла, что Дамасо не раздевается. Внезапное озарение словно подбросило ее, и она села в постели. Дамасо со свертком и карманным фонариком стоял около открытого сундука. Он приложил палец к губам. Ана соскочила с постели.
– Ты с ума сошел, – прошептала она и, подбежав к двери, быстро закрыла ее на засов.
Дамасо сунул фонарик вместе с ножом и остроконечным напильником в карман брюк и со свертком под мышкой двинулся прямо на нее. Ана загородила дверь спиной:
– Пока я жива, ты отсюда не выйдешь.
Дамасо попытался оттолкнуть ее.
– Уйди, – прохрипел он.
Ана вцепилась в косяк обеими руками. Они не мигая глядели друг другу в лицо.
– Ты осёл, – прошептала Ана. – Бог тебя наградил красивыми глазами, но обделил умом.
Дамасо схватил ее за волосы, вывернул руку и заставил нагнуться, процедив сквозь зубы:
– Сказал, уйди!
Ана посмотрела на него сбоку, глазом, вывороченным, как у быка под ярмом. На миг ей показалось, что она может вытерпеть любую боль и что она крепче мужа, но он заламывал ей руку все сильнее и сильнее. Наконец она не выдержала, к горлу подступили слезы.
– Ребенка убьешь, – сказала она.
Дамасо схватил ее и перенес на кровать. Едва почувствовав себя свободной, она прыгнула ему на спину и, сцепившись, они повалились на постель. Оба задыхались.
– Сейчас закричу, – шепнула Ана ему на ухо. – Пошевелись только, начну кричать.
Дамасо захрипел в глухой ярости и стал бить ее по коленям свертком с шарами. Громко застонав, Ана разжала ноги, но тут же, чтобы не пустить его к двери, крепко обхватила руками и принялась уговаривать.
– Честное слово, сама отнесу их завтра, – обещала она. – Беременную меня все равно не посадят.
Дамасо вырвался.
– Тебя все увидят, – сказала Ана. – Сегодня светло, полная луна – ты, дурак, даже понять этого не можешь.
Она попыталась снова удержать его, не дать ему вынуть засов из двери, а потом, зажмурив глаза, замолотила по его лицу и шее кулаками, крича:
– Зверь, зверь!
Дамасо попытался защититься, и тогда она, ухватившись за деревянный засов, большой и тяжелый, вырвала его из рук Дамасо и замахнулась, целя ему в голову. Дамасо увернулся, и удар пришелся по его плечу; кость зазвенела, как стекло.
– Шлюха! – взвыл он.
Он уже не думал о том, что не надо поднимать шума. Он ударил Ану наотмашь кулаком по уху и услышал глубокий стон и тяжелый удар тела о стену, но даже не взглянул на нее и вышел из комнаты. Дверь осталась открытой.
Оглушенная болью, Ана лежала на полу и ждала: вот-вот что-то случится у нее в животе. Из-за стены ее окликнули глухим, замогильным голосом. Она закусила губу, чтобы не разрыдаться. Потом поднялась и оделась. Ей не пришло в голову, как не пришло в голову и в тот раз, когда он уходил за шарами, что Дамасо еще ждет за дверью, понимая, что план его никуда не годится, и надеясь, что она закричит или побежит за ним, чтобы удержать. Ана повторила ту же ошибку: вместо того чтобы броситься догонять мужа, она обулась, закрыла дверь и села на кровать ждать его.
Когда дверь закрылась, Дамасо понял, что путь к отступлению отрезан. До конца улицы его провожал лай собак, но потом наступило какое-то призрачное молчание. Он шел по мостовой, стараясь уйти от звука собственных шагов, казавшихся чужими и громкими в тишине спящего города. Пока Дамасо не очутился на пустыре перед ветхой дверью бильярдной, никаких мер предосторожности он не принимал.
