— Хочется чего? Крови? — осторожно уточнил один из слушателей, Митя Самохвалов.
Митя работал в столовой, помогал своим родителям-поварам. Питался он лучше многих, а работал меньше. Из-за этого Мите многие завидовали. Прозвище «Самосвал» приклеилось к нему еще пять лет назад, когда несколько раз упал, как говорится, на ровном месте, чем очень позабавил сверстников.
Гришу вопрос слегка смутил. Он нахмурился, почесал бритый затылок и произнес:
— Да нет, наверное... Как раз кровищу я не люблю. Но не в ней дело. Хочу снова увидеть мир, который мы потеряли. Да, он изменился. Сильно изменился. Но все равно там круто. Серо, страшно, но круто.
— Всяко круче, чем под землей киснуть... — подала голос Лена Рысева. Она сидела рядом с Митей и внимательно слушала рассказ новоиспеченного охотника.
Дочь командира сталкеров, работавшая медсестрой, тоже готовилась к своему первому рейду. Ей уже исполнилось семнадцать лет, но полковник не спешил посылать девушку в рейд. На станции шептались, что отец Лены, воспользовавшись своим положением, уговорил отсрочить экзамен хотя бы на год. Другие говорили, что Рысеву потому не гонят наружу, что медики слишком редкие и ценные работники, и жертвовать ими неразумно.
— Точно-точно, — улыбнулся Самсонов, посматривая украдкой на Лену.
Рысева была хороша собой, стройна, спортивна. Сразу привлекали внимание густые рыжие локоны, обрамлявшие миловидное лицо, с которого не сходила легкая улыбка. Большинство девушек либо сбривали волосы совсем, либо стригли очень коротко — сказывался дефицит воды и мыла. Но дочь сталкера могла себе позволить неслыханную роскошь: отпустить косу. Не удивительно, что подруги завидовали Лене, а юноши засматривались на нее. И Гриша не был исключением. Но подойти и заговорить Самсонов не решался. Все-таки дочь самого Рысева... К тому же Гриша Самсонов считал, что личную жизнь устраивать пока рано.
— А еще. Вы только не подумайте, что у меня с головой не все в порядке, — добавил Самсонов, помявшись. — Но когда я убивал эту тварь... Этого адского песика, брызгающего слюной... Когда я всадил в его уродливую морду две пули подряд, я понял, каково это — жить.
— Бред, — фыркнул Самохвалов.
— Нет, Мить, не бред, — произнесла тихо Лена, не сводя глаз с героя дня. — Я поняла, что он хотел сказать. Многие сталкеры и солдаты говорили примерно то же самое...
На этом маленькое событие, приковавшее внимание почти всех жителей «Проспекта», закончилось. Гриша улизнул в свою коморку отсыпаться, Митю позвали на кухню, остальные слушатели разбрелись кто куда.
Одна Лена осталась сидеть на корточках посреди станции. Она снова и снова прокручивала в голове рассказ Гриши, сопоставляла с тем, что слышала от других.
«Подготовка, значит, ад. А охота, значит, фигня, — размышляла Лена. — Что-то не верится. Сдается мне, Гришка просто пугать не хочет нас, будущих охотников. Отец говорит, что там везде ад. На каждом шагу. А папа знает, что говорит...»
«Кстати, этот Гриша интересный, — думала Лена, возвращаясь домой, чтобы приготовить ужин отцу. — Митя, конечно, тоже парень классный, добрый, обходительный. Но Гришка сильнее. Кстати, странно, живем на одной станции, каждый день здороваемся, и ничего друг о друге не знаем... А может, это и не странно. Тут, в метро, все люди с годами мебелью становятся. Но пока, — оборвала себя Лена, — главное — вылазка. Я должна справиться. Я. Должна. Справиться».
Она шла по гранитным плитам перрона, направляясь к входу в технические помещения. Именно там, в самом элитном, привилегированном «квартале» жилой зоны, располагалась их квартира, состоящая из двух крохотных комнаток: спальни и гостиной. Здесь имелись отдельный водопровод, душ, кухня. Обычные жители «Проспекта» пользовались общими удобствами.
Над головой смыкался закопченный свод станции, про который Святослав рассказывал с гордостью, что это — уникальная конструкция. «У всех просто своды, а у нас — видишь? С двумя карнизами!» — говорил он. Лене казалось, что предки могли бы украсить Проспект Большевиков как-нибудь еще, а так из всех станций, которые она видела в жизни, родной «Проспект» выглядел самым невзрачным. На Улице Дыбенко главным украшением была мозаика, изображающая женщину с ружьем. Ладожскую украшали изящные столбики, стоящие двумя рядами вдоль краев перрона, «Черкасу» — красивые люстры. На «Проспекте» — ничего. Но это не мешало Лене любить станцию всем сердцем.
И еще об одной интересной особенности рассказал отец дочери, когда ей было восемь. Лена тогда в первый раз побывала на соседних станциях, и, вернувшись, с детской непосредственностью заявила Святославу, что Проспект Большевиков — фигня и отстой.
— Во-первых, такие слова не употреблять! — напустился на девочку отец. — Чтоб я больше их не слышал.
— Соня так все время говорит, — оправдывалась малышка. — И многие другие. Даже взрослые.
— Вот только на других стрелки не переводи, — отец потемнел, точно грозовая туча. — Другие говорят, а ты не повторяй! Не повторяй, и все. Сонька — та без родителей растет, с мальчишками водится, девочки ее боятся. Да еще борьбой занимается, еще б она не ругалась. А у тебя я есть.
— А если ты уронишь на ногу молоток, пап, ты что скажешь? — прищурилась Лена, упорно не желая уступать в споре. Она не раз слышала, как ругается отец, в том числе очень грубыми словами.
На это Святослав ответил сухо:
— Тогда я скажу какое-нибудь матерное слово. Всяко лучше, чем отрыжку какую-то изо рта выплевывать. «Жесть», «пипец», «ин нах» — это не слова, а инвалиды какие-то, кривые-косые. И вообще мала ты еще над отцом смеяться! — рявкнул он.
Лена испуганно закивала. С тех пор никогда, даже в беседе со сверстниками, она не употребляла не только «фигня», но и многие другие аналогичные словечки. Сначала было сложно, потом выработалась привычка, и Лена стала смотреть на тех, кто так и сыпал подобными словами, как на дурачков.
— Во-вторых, — добавил Святослав уже мягче, усаживая маленькую Лену рядом, — есть у нашей станции одна особенность. Такого нигде больше нет... Весной, когда солнце вставало над городом, его лучи по наклонному ходу проникали на станцию. И освещали перрон. Всего на несколько минут солнце проникало под землю. Но те, кто это видели, ахали от восхищения. Никакого чуда, просто так построили вестибюль. Вряд ли нарочно, скорее всего, так само собой совпало. Жаль, жаль, что ты этого никогда не увидишь...
Лена всхлипнула и зарылась лицом в грубую ткань отцовской куртки.
— Пап, а мы никогда-никогда не увидим солнце? — спросила Лена, всхлипывая.
— Вряд ли, милая. Вряд ли. Но, знаешь, дочка, солнышко очень соскучилось по нам. Правда-правда. Люди устроили Катастрофу, закрылись от яркого солнышка черными тучами. Ядовитый дождь полил землю, убил все живое. А люди спрятались в метро, в темноту и тесноту. Но знай: солнце ищет путь к людям, пытается пробиться сквозь черные тучи. И однажды этот день настанет. Тьма рассеется. Вот увидишь. Тьма рассеется.
