— Секундочку, дядя Боря. Одну секундочку, — умоляла Лена, жадно вглядываясь в густые заросли на берегу Крестовского. Она пыталась засечь любой признак движения.
Борис перестал тянуть ее на себя. Он решил, что лучше удовлетворить любопытство девушки, чем отвечать на бесконечные вопросы.
Несколько минут царила гробовая тишина, нарушаемая лишь плеском воды и лесными шорохами. Потом из заросшего парка развлечений, некогда занимавшего большую часть острова, донеслись душераздирающие крики, исполненные боли и отчаяния. Они то затихали, то звучали с новой силой. В полной тишине, царившей на берегах реки, дикие вопли разносились на многие километры вокруг...
«Это люди. Это кричат люди!» — с ужасом осознала Лена, прислушиваясь к леденящим душу воплям, доносящимся с Крестовского.
Ни с чем нельзя спутать звуки, которые издают люди, испытывающие страдания. Ни зверь, ни птица так кричать не могут. Лене казалось, что на соседнем острове разместился филиал преисподней, где заживо жарятся обреченные грешники.
Не в силах сохранять хладнокровие, девушка упала ничком на траву, зажала уши руками.
Борис смотрел на девушку с мрачной усмешкой. Он к воплям, доносящимся из парка развлечений, давно привык, почти не пугался, лишь чувствовал себя немного неуютно.
— Теперь твоя душенька довольна? А я предупреждал... — сказал Борис, с трудом поднимая Лену на ноги, и за руку, как ребенка, повел ее обратно в центр острова.
— Господи, что это было?! — бормотала потрясенная девушка.
— Демоны Крестовского, я же говорил. Но не волнуйся, я спрашивал Данзана. Здесь нам ничто не угрожает.
На этом разговор кончился. Пару дней сталкер внимательно следил за побережьем соседнего острова, потом убедился, что опасности нет, и расслабился. Судьба подарила ему, измученному жизнью солдату, возможность жить спокойно, и Борис решил последовать русской народной поговорке: «От добра добра не ищут».
К большой радости Бориса, его предложение уничтожить ВШ, единственный проход из метро на остров Елагин, у Данзана возражений не вызвало. Вентиляционную шахту закидали мусором и завалили камнями. Поводов для опасений больше не было.
Постепенно, глядя на товарищей, успокоилась и Лена, позволила себе просто жить, не ожидая удара в спину. Помогала мужчинам хлопотать по дому. Носила хворост. Собирала орехи. Искала съедобные коренья. И упорно откладывала решение давно назревшего вопроса: как строить дальше отношения с Борисом. Сейчас они жили, как брат и сестра. Улыбались друг другу по утрам. Ели за одним столом. Вместе работали, вместе отдыхали. Но день заканчивался, наступала ночь, Молот, пожелав девушке добрых снов, уходил спать в соседнюю комнату. Зачарованная, волшебная тишина наступала в помещениях спасательной станции. Рысева лежала, натянув одеяло на лицо, и в который раз пыталась разобраться в неясных, обрывочных мыслях, что суетились в ее голове, не давая уснуть. Касались все эти метания единственного близкого человека, оставшегося в ее жизни после кровавых потрясений последних дней. Бориса Андреевича.
«Итак, Гриша погиб. Глупо обманывать себя. Это раз, — повторяла она в сотый раз один и тот же перечень аргументов, тщетно пытаясь упорядочить все, что наболело и накипело в душе за эти дни. — Обратно в подземку дороги нет. Это два. Во всем огромном метро нет такого уголка, где приютили бы меня, беглянку. Борису Андреевичу тоже путь обратно заказан. Он всем, что имел, пожертвовал ради меня. Лишился друзей, дома, работы... Борис жизнью рисковал ради меня. И теперь кроме него, у меня никого в этом мире нет. Это три».
На этом логическая цепочка пока обрывалась. С одной стороны, Лена прекрасно понимала: она годится сталкеру в дочери. Ее робкое признание, да что там, любой разговор о чувствах, шокирует его. Но с другой стороны... Девушка прекрасно помнила, что творилось в ее душе в самом начале романа с Гришей Самсоновым. Как трепетало ее сердце, как мучительно томилась душа, как ворочалась она по ночам на кровати, кусая губы и ногти. То состояние, в котором Лена оказалась сейчас, выглядело копией тех переживаний. Только теперь все было как-то серьезнее, без слез и вздохов. Она не теряла голову при виде Бориса, не млела, едва услышав его голос, — ей просто было очень хорошо рядом с ним. Сталкер трудился, таскал воду в теплицу, ковырялся в земле, отыскивая съедобные коренья, рубил сучья. А Лена сидела чуть в сторонке, смотрела на него... И улыбалась. И на душе становилось спокойно и радостно.
— Что она такое, эта любовь? — вопрошала Лена темноту, и сама же отвечала: — Благодарность? Да, наверное. Благодарна ли я Борису? Конечно. Тут и говорить не о чем. Что еще? Грусть, когда человека нет рядом? Пожалуй. Мы не видим друг друга только по ночам — и мне уже как-то неспокойно, какая-то тревога в душе. Смешно, если подумать. Но надо ли думать, когда речь идет о чувствах?..
Она замолкала, снова залезала с головой под одеяло и лежала тихо-тихо, надеясь услышать, как в соседней комнате храпит Борис.
Но Борис Андреевич не храпел. Он тоже плохо спал ночами. То и дело просыпался и лежал, уставившись в потолок. Борис хмурил широкий, массивный лоб сталкера, иногда теребил заусенец или сосредоточенно массировал челюсть.
— Дожили, блин. Взрослый мужик, а не могу понять, что за хрень в душе творится, — ворчал Молот. — Мало я с Женькой намучился? Мало я из-за нее ночей без сна провалялся? Еще захотелось?! Ленка... Она ж девчонка еще. Я ее во-от такой крохой помню. Это ж какое-то... Растление малолетних выйдет, тьфу. Хотя... Почему сразу «малолетних»? — поправил сам себя Борис Андреевич. — Ленке, как ни крути, семнадцать. Не ребенок уж точно. Она с Гришей наверняка уже... Хотя бы раз... Эх, ладно, — титаническим усилием воли сталкер заставил себя успокоиться и выбросил из головы все лишние мысли. — Спать надо. А с этим потом разберусь. Успеется.
И он уснул. Сказалась усталость, накопившаяся за сутки. А вот Лена так и не смогла спрятаться в объятиях Морфея, до самого утра ворочаясь на жесткой циновке.
— Надо что-то делать, — решила девушка, промучившись без сна третью ночь подряд. — Была — не была. Спрошу совета у Данзана.
Заодно Лена решила уточнить ряд вопросов, накопившихся у нее за последние дни. Возможность побеседовать представилась этим же утром. Проснувшись раньше мужчин, Рысева вошла на кухню, и обнаружила, что Данзан уже проснулся. Он облачался в замысловатую одежду, состоящую из нескольких кусков оранжевой ткани.
«А ведь скоро и мне придется вырядиться в это, — подумала Лена, печально оглядев брюки и тельняшку, сильно износившиеся за последние дни. — Как оно называется? Сангха, что ли. Другой одежды тут нет. Ладно, хватит отвлекаться. К делу».
— Значит, вы — Великий Ван? — выпалила Лена, не поздоровавшись. Голос девушки дрожал.
Данзан Доржиев не внушал ей страха, он казался воплощением доброты и миролюбия. Однако ей все же трудно было смотреть без трепета на настоящего мудреца, отважившегося жить на поверхности, среди рек и озер, кишащих чудовищами.
