Никого.
Я толкаю дверь в ванную. Включаю свет. Смотрюсь в зеркало.
Никого.
Мама
Мама, знаешь, было бы мило, если бы ты меня не любила. Или любила, но не с такой силой, а то ты как будто нарочно! А мне от этого только тошно. Твоя любовь похожа на пирожное, огромное и слишком жирное. Всё хорошо в меру. Но когда чересчур, то можно заболеть.
Утром, когда я ем тосты с джемом, ты сжимаешь меня в объятиях и называешь «котёночком», «ненаглядной ягодкой», «твоим любимым клопиком»… Мама, это опасно. Если я задохнусь, мне не поможет никакое лекарство.
А днём, когда ты забираешь меня из школы, ты набрасываешься на меня и целуешь в губы перед всеми друзьями. Пойми, в один прекрасный день я умру со стыда. Это случится по твоей вине, поэтому не говори, что я не предупреждал.
Ладно, ладно, не плачь. Слушай, у меня идея. Мы могли бы поделить твою чрезмерную любовь на кусочки. Думаю, Франсуа, наш сосед, с удовольствием бы взял себе немного. Отец напивается и колотит его, а матери никогда нет дома. И Софи бы согласилась. Её папа ухал в Австралию, а мама снова вышла замуж, за англичанина.
Так что, я думаю, время от времени ей очень даже пригодится чуточка любви.
И потом, мама, если у тебя столько любви, почему ты не прибережёшь хотя бы немного для папы? Знаешь, я был бы не в обиде. И он, готов поспорить, не откажется. Может, он даже отважится вернуться домой, если ты будешь его капельку любить. Как тебе кажется?
Приём у врача
— Ах, доктор! — стонет людоед. — Что-то мне совсем нехорошо. Чувствую страшную тяжесть в животе, и меня всё время тошнит. Если так дальше пойдёт, придётся сесть на диету.
— Посмотрим-посмотрим, — говорит врач. — Не волнуйтесь так. Может, всё не так уж и серьезно. Расскажите, что вы ели в последнее время.
— Ну, — вздыхает людоед, вспоминая, — позавчера я проглотил сельского полицейского, велосипедиста и продавщицу фруктов и овощей. Все они были свежими и не слишком жирными.
— Да, от такого не заболеешь, — сетует врач, почёсывая подбородок. — А что ели вчера?
— Вчера я закусил учительницей и несколькими её учениками. Точную цифру назвать не могу они — просто крохи в этом возрасте.
— Но вы не съели весь класс целиком? — спрашивает доктор очень серьёзно.
— Нет, — отвечает больной. — Кое-кого я оставил на полдник. А на ужин я сделал сэндвич с жандармом и двумя директорами завода. На десерт была прима-балерина. В пачке.
— И всё? — вопрошает врач.
— Да, — подтверждает людоед.
— Вы уверены? — продолжает доктор. — Подумайте хорошенько.
— А, точно! Вспомнил! — восклицает людоед. — Проходя по лесу, я поел немного земляники.
— Теперь всё ясно! — заключает врач. — Всё дело в землянике!
— Думаете, это опасно? — беспокоится людоед.
— Вовсе нет! — подбадривает его врач. — Вот, выпейте этот порошок, и через полминуты всё пройдёт.
— И не надо садиться на диету?
— Ни в коем случае. Питайтесь как обычно. Но постарайтесь воздержаться от земляники и лесной малины!
— Ах, доктор, спасибо большое! Спасибо!
Тут к людоеду возвращается былой аппетит. Он быстро надевает ботинки, куртку, хватает доктора и проглатывает его одним махом.
Я тебя лубью
У всех есть подружки. А у меня есть врагиня. Её зовут Вирджиния. Мы знакомы ещё с детского сада. Но раньше её словно не было. Теперь всё иначе. Я думаю о ней постоянно. Даже ночью, когда сплю.
Я её ненавижу. Она уродливая, просто безобразная, как из фильма ужасов. У неё светлые кудрявые волосы и большие голубые глаза, глаза цвета жидкости, которую наливают в унитаз.
Каждый день я пишу ей записки. Не ласковые слова, а грубые, например: «Неуклюжая супница, оставайся в своём буфете». Или: «Грязный слизняк, хватит ползать по моему салату». Она отвечает мне на почтовой бумаге зеленого, как шпинат, цвета, спрыснутой жавелевой водой и с нарисованными скелетами.
Когда мы строимся парами, я встаю за ней, чтобы ставить ей подножки на лестнице. А она по три раза оборачивается и щиплет меня за ноги. Больно, кстати.
Это первая в моей жизни девочка, которую я так ненавижу. Я буду ненавидеть её всегда, уверен, даже через десять лет, когда вырасту. Интересно, а тогда она ещё будет думать обо мне? В прошлый четверг она подралась с Фредериком. Перед всеми схватила его за нос и потянула с криком: «Я тебя ненавижу! Я тебя ненавижу!»
Я чуть не умер от ревности, но сделал вид, что ничего не слышал. Иначе она бы обрадовалась. Из мести я не обращал на неё никакого внимания, когда мы вошли в класс. Я даже ей улыбнулся — пускай думает, что я её больше не ненавижу. На уроке математики я отправил записочку Рашель, девчонке, которая сидит с ней за одной партой. Я написал: «Рашель поела вермишель, потом поела вшей, теперь поест мышей». Я специально промахнулся, чтобы записка упала на стол Вирджинии. Она побледнела.
После урока она за мной побежала. Я тоже бежал, но она меня всё-таки догнала и вонзила ногти прямо мне в руку. Я не защищался. Она чуть не умерла от ревности и прокричала прямо мне в ухо:
— Давай, скажи мне, что ты меня ненавидишь! Скажи!
И тут я заорал ещё громче, чем она:
— Нет! Я никогда тебя не ненавидел! Наоборот, я тебя люблю! Люблю!
Она не ответила. Отвернулась. Я увидел, что она заплакала. И тогда я дал ей пинка. Чтобы успокоить.
Холодильник
Они говорят, что я написал в кровать. Но это неправда. Кровать — чтобы спать. Она действительно мокрая, но я туда не писал.
