Почему майор до сих пор здесь?
Эта мысль, по меньшей мере, была неуместной. Майор, в конце концов, их дворецкий. Ему и положено здесь находиться. Но мысль продолжала ей докучать, несмотря на все усилия ее отогнать.
Почему майор до сих пор здесь? Сейчас он должен быть на полпути в Лондон.
София не знала, как все это понимать. Она не чувствовала в себе сил даже сесть на кровати, не говоря уже о том, чтобы предстать перед своим невыносимым ухажером. Однако она прямо сейчас, закутавшись в одеяло, желала выяснить, действительно ли майор все еще является их дворецким.
Она явно сходила с ума.
Однако эта мысль находилась не на первом месте. Главной была другая: мог ли майор оставаться здесь после того отвращения, которое он должен был испытать вчера вечером. И эта мысль вытолкнула ее из спальни и повела в столовую. По пути ей пришлось отворачивать свою нестерпимо тяжелую голову от льющегося в окна света. Его безжалостное сияние побуждало ее поскорее укрыться в столовой.
Майор был там.
Он выглядел безупречно в своих черных панталонах и белой накрахмаленной манишке. Он грохотал тарелками, как недовольная кухарка, но когда поднял на нее взгляд, вид у него был почти веселый.
Если бы не темные круги у него под глазами, она швырнула бы в него своей туфлей.
– Доброе утро…
– Что вы здесь делаете?
Она вообще-то не собиралась быть такой поспешной, она намеревалась элегантно и с достоинством к нему приблизиться, но во рту у нее пересохло, и гудела голова, поэтому она пошла по пути наименьшего сопротивления.
Он лишь улыбнулся возмутительно томной и самодовольной улыбкой самца.
– Я ваш дворецкий. Где мне еще быть?
Прищурившись, она глядела на него, стараясь при этом спрятать глаза от мучительно яркого дневного света.
– Но я же вызвала у вас отвращение. Вы сами это сказали.
Ей, по крайней мере, казалось, будто она что-то подобное слышала. Нахмурив лоб, она пыталась разобраться в своих суматошных мыслях.
– Разве мог я произнести столь дерзкие слова! – воскликнул он, оправдываясь. В его голосе прозвучали нотки уязвленного достоинства. – Я дал слово оставаться на должности вашего дворецкого до тех пор, пока Бауэн не сможет вернуться к своим обязанностям.
– Дали слово?
Она сделал полшага вперед.
– Вы хотите сказать, что не уедете отсюда, пока не вернется Бауэн?
– Именно это я и обещал, – ответил он.
Его спина при этом оставалась прямой, лицо – невозмутимым.
– Честь обязывает меня сдержать свое обещание.
– Честь? Но мое поведение…
Она потянулась к стулу, чтобы опереться на него, но при это' привалилась к стене. Правда, стена и помогла ей не упасть, пока она размышляла.
– Но я же вчера вечером была омерзительна.
Ей сперва показалось, что он улыбнулся. Но когда она подняла на него глаза, он был предельно бесстрастным и суровым.
– Я ваш дворецкий, миледи. С моей стороны было бы крайне: наглостью осуждать ваши действия, в чем бы они ни выражались.
Она прищурилась, затем нахмурилась. Голова ее была по прежнему тяжелой и мутной, но его слова были вполне понятны. Он не уедет в Лондон, как бы сильно она его ни раздражала. Что бы она ни делала.
Но он ведь это не серьезно. Или серьезно?
– Однако… – начала она.
– Не хотите ли позавтракать, миледи? – перебил он ее. Сельди? Она сегодня необычайно мягкая и сочная.
Он снял с блюда крышку, слегка махнув ею в лицо Софии, чтобы она ощутила аромат.
– Или, может, желаете яичницу?
Он поднял другую крышку.
– Боюсь, она немного недожарена. Я прямо сейчас поговорю с кухаркой. Или вы такую любите?
Он слегка наклонил блюдо, чтобы ей было видно. София глядела на слизкие бледно-желтые яйца и делала глубокие вдохи, чтобы унять тошноту. На ее беду, запах рыбы произвел на нее наиболее пагубное воздействие, чем какой бы то ни было другой. Прижав ладонь ко рту, София выбежала из комнаты.
Она не показывалась в течение следующих четырех часов, и только перед тем, как лечь в кровать, вышла выпить некрепкого чаю.
София не спала. Голова ее перестала гудеть, ощущение, будто рот набит муслином, прошло, и теперь она лежала и спать ей совершенно не хотелось.
И было скучно.
Хуже всего, что это происходило в середине ночи. Однако она не могла заставить себя остаться в постели еще хотя бы на минуту. Придется встать и чем-нибудь заняться.
Больше никогда в жизни она не прикоснется к крепкому спиртному, поклялась София, садясь на кровати. Оно полностью нарушило естественные ритмы ее организма.
Со вздохом отвращения София накинула себе на плечи плед и побрела вниз, даже не озаботившись тем, чтобы зажечь свечу. Она хорошо знала весь путь, и луна сияла достаточно ярко, заливая весь дом бледным светом.
Обходя холл, она заметила, что письмо ее подруги Лидии до сих пор лежит нераспечатанным у входной двери. Они уже примирились после своей ссоры, но из-за помолвки Лидии ее письма были теперь полны романтических восторгов от предстоящей свадьбы, не говоря уже о бесконечных предвкушениях семейного счастья. От одной мысли о чтении очередного подобного письма София приходила в ужас, и невыносимое чувство одиночества толкало ее на то, чтобы пройти мимо.
Наконец, решив, что можно почитать что-нибудь другое, она направилась в библиотеку, хотя большого желания у нее и не было. Ей не хотелось тратить время над каким-нибудь пыльным старым фолиантом. Но, к сожалению, все обитатели погруженного в тишину дома давно спали.
Она намеревалась зажечь свечу и изучить корешки книг, но темнота была такой привлекательной, призрачный лунный свет, льющийся в окна, – таким таинственным… Подойдя к окну, она раздвинула занавеси, открывая вид на сияющие лунным серебром деревья и луг.
– Прекрасно.
София резко повернулась, испуганная и в глубине души взволнованная низким мужским голосом, прозвучавшим у нее за спиной. Она сразу же поняла, кто это. Майор слишком часто преследовал ее и днем, и ночью, он и сейчас не мог не оказаться здесь. Это показалось ей вполне естественным.
Она сразу же его увидела. Он сидел в тени, откинувшись на зад, вытянув ногу перед собой. Его лицо было едва различим в ночном сумраке.
– Я думала, вся прислуга спит, – сказала она.
– Прислуга спит, а я нет. Особенно когда такие ночные при зраки бродят по дому.
София ощутила, как у нее вспыхнули щеки из-за явного во хищения в его голосе, и обрадовалась тому, что в темноте не видно ее лица. «Мне следует сейчас же подняться наверх», укоряла она себя. Негоже джентльмену, тем более майору, видеть ее в одной лишь ночной сорочке и накинутом на плечи пледе. Кроме того, она уже знала, что может произойти в темноте наедине с этим мужчиной. Даже тогда, у его больничной койки при свете дня, между ними возникала определенная близость. А уж вчера вечером, когда она была пьяна…
