На глаза Софии навернулись слезы, и она быстро заморгала, отгоняя их.
– Я не леди, майор. Вы этого до сих пор не поняли? Разве леди может напиться допьяна? Разве леди посещает петушиные бои? Разве леди сидит в тюрьме и пьет бренди прямо из бутылки?
– Да, она все это делает, если она – это вы.
Она вдруг почувствовала, что не может больше на него смотреть. Не может больше смотреть ему в лицо, видеть его искреннее выражение, зная, что он желает Софию, которой не существует. Она уничтожила ту холодную разумную женщину. София поднялась на ноги и принялась мерить короткими шагами крошечную комнатку.
– Вы говорите ерунду.
– Тогда мы прекрасная пара. Вы делаете то же самое. Обернувшись, София уставилась на него, по привычке выпрямив спину. Она устала, и от выпитого бренди у нее довольно-таки сильно плыло перед глазами, но она не желала садиться. Единственным местом, где она могла сидеть, была кровать.
Рядом с Энтони.
Но этого делать она не собиралась. Он производил на ее чувства странное воздействие. При том, что он проявлял невероятное упрямство и невиданную властность, она в его присутствии переставала все это замечать. Все, о чем она могла думать, как чудесно оказаться в его объятиях, ощущать, как его руки прикасаются к ней.
Он подался вперед, как будто бы для того, чтобы обнять ее так, как она воображала.
– София… – промолвил он.
– Пойду отнесу поднос на лестницу, – вдруг сбивчиво заговорила она. – Незачем приманивать сюда крыс остатками сыра.
Сказав это, она схватила поднос, взяла в руку свечу и умчалась. Все дело заняло у нее считанные секунды, но она задержалась на верхней площадке лестницы значительно дольше. Барон оставил здесь другой поднос, на этот раз с плошкой воды и полотенцем. Она осмотрела все это, тем временем размышляя и пытаясь разобраться в своих противоречивых чувствах.
Для нее это было крайне нехарактерно. С тех пор, как в ее жизни появился майор, она безрассудно бросалась из одной скандальной истории в другую. Ее саму пугало то, какой безумной она стала. То, что начиналось простым символическим ритуалом, закончилось в тюрьме.
Тем не менее она ни о чем не жалела. Впервые в жизни она ощущала себя живой. Рядом с майором все, что она видела, становилось ярче, ее жизнь становилась полнокровнее. Да что там, даже их споры были такими страстными!
Наверное, это и было отгадкой. Страсть. Кому бы пришло в голову связывать это слово с Софией Ратберн, Снежной Королевой? Безусловно, не ее знакомым пэрам в Лондоне. Только майору Вайклиффу.
Но она слишком хорошо знала, что страсть – чувство глупое. Она не поддастся ему и не бросится очертя голову к отчаянию и крушению надежд, как ее мать. Она сохранит ясность ума и хладнокровие, сосредоточившись лишь на самом главном. Только так она может уцелеть в эту ночь.
Что касается утра, то она об этом будет думать, когда оно наступит.
Придя к этому заключению, она решительно вернулась в комнатку священника.
– Нашла это наверху лестницы, – спокойно сказала она, показывая майору новый поднос. – Барон не забыл о нас. Теперь вы можете промыть свои раны.
Энтони не шелохнулся. Он продолжал сидеть, откинувшись на кровати, с вытянутой на тюфяке ногой.
– Правда, майор, некоторые ваши раны довольно глубок их нужно промыть.
Он кивнул, но в его глазах она заметила что-то странное.
– У вас невозмутимый вид, София.
– Смиренный, лучше будет сказать, – уточнила она, ставя поднос на пол у кровати.
Она снова вставила свечу в канделябр.
– Я не могу изменить то, что будет завтра. Могу лишь решить принять это с достоинством.
Вы снова стали Снежной Королевой, которая ничего не чувствует, и ничто ее не трогает в каждодневной жизни.
София вздрогнула, хотя именно так она и назвала себя буквально только что.
– Я сдержанна, майор, и…
– Мертвы?
Она взглянула на него, сощурившись от злости.
– Вы пытаетесь втравить меня в спор.
– Я пытаюсь пробить вашу сдержанность, София. Вы не сможете отгородиться от меня ледяным панцирем. Я доберусь до вас так или иначе.
Она глядела на него, стараясь сохранять спокойствие и отстраненность, но внутренне она трепетала. София очень боялась, что он прав. Она никогда не будет к нему равнодушна, как бы ни старалась. И сама эта мысль приводила ее в ужас, хотя она и не могла бы сказать почему.
– Ваши раны, майор, – сказала она отчужденно. – О них нужно позаботиться.
– Конечно, – согласился он, кивая.
Наклоняясь вперед к плошке с водой, он громко застонал.
– Может, вы бы помогли мне в этом? Что-то нога разболелась сегодня, – попросил он, с трудом ворочаясь.
– Разумеется, – сказала она, не в состоянии отказать ему в помощи.
Он шумно вздохнул, откидываясь на спину, и София с тревогой подумала о том, что сырость подвала, возможно, плохо сказывается на состоянии его ноги.
– Может, я позову барона? Если ваша нога…
– Меня не пугает перспектива провести ночь в винном погребе, – сказал он твердым решительным тоном, но София не уступала.
– Правда, майор, глупо из-за гордости рисковать здоровьем. Гордость не ослабит вашу боль. Гордость не излечит вашу ногу, не предотвратит лихорадку. Сказать по правде, я считаю, что гордость – самое бесполезное из всех чувств.
– Правда?
Он открыл глаза, и Софию пронзил его острый взгляд. Она поняла, на что он намекает. Он считает, что именно ее гордость не дает ей пойти с ним под венец. Она должна избавить его от этого заблуждения.
– К моему решению оставаться незамужней моя гордость не имеет никакого отношения.
– Тогда, вероятно, упрямство заставляет вас стоять на своем без всяких разумных причин?
– Вам невозможно противиться, майор. Только бездушное существо устоит перед вами.
Однако, уже говоря это, София замялась, неприятно осознавая, что его замечание, возможно, справедливо. Она столько времени посвятила борьбе с майором, что даже не подумала о себе или о своем будущем. В конце концов она оказалась с ним в тюрьме, и ее репутация, несомненно, будет запятнана.
– Давайте я позабочусь о ваших ранах, – сказала она, прогоняя эти мысли прочь.
Он снова кивнул и принялся стягивать рубашку. София испуганно отшатнулась, глядя на изодранную и окровавленную белую льняную ткань, затем еще с минуту она смотрела на открывшуюся золотистую кожу и бугристые мышцы под ней.
– Что вы делаете? – взвизгнула она.
Он замер в позе, во всей красе, демонстрирующей его великолепную мускулатуру, что привело ее в совершенное замешательство. Она не замечала его улыбки, пока он не начал говорить.
