Я так сожалел о том, что не играл в «Ринальдо и Армиде», что, когда мне предложили турне по Бельгии, я посоветовал выбрать эту пьесу. Наконец я могу в ней играть!
Коллаборационистская пресса во главе с Лобро все больше свирепствует. Я решаю убить его. Поль с товарищами увозят меня в Бретань якобы для того, чтобы обеспечить мне алиби. В действительности они хотят меня отговорить. Перед отъездом, разбирая свои бумаги, я натыкаюсь на гороскоп Макса Жакоба. Мне бросается в глаза надпись синим карандашом «Остерегайтесь совершить убийство!» Моя странная судьба еще раз сделала мне предупреждение.
Хитрец Поль увез меня в Порт-Манек лишь для того, чтобы помешать мне совершить это убийство. Он и его друзья убеждают меня, что из-за Лобро не стоит рисковать своей жизнью, тем более что нечего и думать пройти незамеченным. Их дружеские увещевания и особенно гороскоп Макса Жакоба убедили меня.
Кроме Поля, Марио и Лионеля, там были Тони и его невеста.
Однажды вечером друзья наливают мне большой бокал виноградной водки. Я отказываюсь, потому что не люблю алкоголь и особенно виноградную водку. Друзья шутят, настаивают, в конце концов я проглатываю ее, как слабительное, одним махом.
Любопытно, что, хотя я очень редко употребляю крепкие напитки, я переношу их хорошо. Если бы я захотел напиться допьяна, мне было бы нелегко это сделать. После выпитого большого бокала водки голова моя осталась абсолютно светлой. Мы отправились спать. Моя спальня находилась рядом со спальней Тони и его невесты. Стоял декабрь. Я проснулся от холода. Мои окна были распахнуты настежь, двери тоже. Я очень удивился этому, будучи совершенно уверен, что, когда я ложился спать, они были закрыты.
На следующее утро Тони и его невеста сказали посмеиваясь:
— Жанно, ты лунатик. Сегодня ночью ты вошел в нашу спальню и открыл окна и двери, даже дверцы шкафов. Мы смотрели на тебя в недоумении. Ты, казалось, нас не видел. Вернулся в свою спальню и там тоже раскрыл окна и двери. Потом снова лег.
Кто-то спросил у невесты Тони:
—Что бы ты стала делать, если бы Жанно забрался к тебе в постель?
Она ответила:
— Мне всегда говорили, что лунатиков нельзя будить.
Увы! По возвращении из Бретани я узнал, что Макс Жакоб арестован. Жан получил от него письмо.
«Дорогой Жан!
Я пишу тебе благодаря любезности стерегущих нас жандармов. Сейчас мы прибудем в Дранси
[24]
. Это все, что я могу тебе сказать.
Саша, когда ему рассказали о моей сестре, сказал: «Если бы это был он сам, я смог бы что-нибудь сделать!» Так вот, теперь это я.
Обнимаю тебя. Макс».
Жан хочет спасти Макса Жакоба. Он встречается с Саша Гитри, который объясняет ему, что нужно сделать. Жан обращается к господину П. Господин П. уверен, что у них есть все шансы добиться успеха. Предупрежденный Жаном, Хосе-Мариа Серт обещает действовать через посольство Испании; он передаст начальнику, занимающемуся еврейскими тюрьмами, письмо Жана. Жан пишет это письмо, великолепное, страстное. Друзья Макса Жакоба добиваются его освобождения... в день его смерти.
Я рисую орхидею, подаренную мне Жозетт Дей: рука в белой перчатке держит этот цветок; фоном служит мое полукруглое окно, через которое видны сады Пале-Рояля. Увы! На садовых скамейках сидят девушки. Для них я — зрелище. В дверь звонят. Девушки в саду смеются, я иду открывать. У меня просят автограф; я даю его, снова сажусь рисовать; снова звонят, и снова, и снова, и снова. В конце концов я рычу:
— Оставьте меня в покое!
Жан выходит, чтобы узнать, в чем дело, выговаривает мне:
— Раз ты выбрал профессию актера, то должен с улыбкой воспринимать свою популярность. Даже если в ход идут такие хитрости, это все-таки знаки внимания.
Он прав, и это заставляет меня улыбнуться. Через открытое окно я слышу болтовню девушек. «Придется Жюльетте взбираться на балкон к Ромео». Девушки беспрестанно толпятся у нас на лестнице, смеются, стонут. Я боюсь, что весь этот шум мешает Жану работать.
Я заканчиваю картину с цветами, которую называю «Зеркальный шкаф отеля Божоле». Андре Дюбуа пожелал, чтобы я написал ее для него. Я очень любил и уважал его. В начале нашего знакомства я был с ним довольно холоден. Этот добрый и щедрый человек без конца оказывал услуги Жану. По глупости я думал, что, если выкажу ему свою дружбу, он подумает, что мне что-то от него надо. Поэтому, когда в годы оккупации он занимал менее высокие посты, я мог без стеснения выказать ему то восхищение и дружбу, которые к нему питал.
Жан собирается писать новую пьесу. Мы едем в Бретань, останавливаемся у друзей Поля. Их дом называется Таль-Мур. Пока Жан пишет, я рисую. Мулуку Бретань нравится еще больше, чем мне. В доме холодно из-за введенного режима экономии. Я опасаюсь, что Жан заболеет, работая в ледяной комнате. Его, несомненно, защищают напряжение и те внутренние силы, которые дает творчество.
Он читает мне первый акт. Удивляясь сам себе, я говорю, что монолог королевы недостаточно живой... что с ее стороны должно быть больше вопросов, что паузы, предусмотренные моей ролью, должны звучать как реплики, что тогда она сама вынуждена будет давать на них ответы. Жан соглашается со мной и соответственно переделывает первый акт.
Перед тем как начать писать, он спросил меня, что бы я «хотел делать в своей роли». Шутя, как если бы я хотел озадачить товарища, я ответил:
— Молчать в первом акте, плакать от радости во втором и упасть навзничь с лестницы в третьем.
Уже в первом акте он совершил чудо, дав мне возможность молчать. Он сказал, что хотел бы закончить пьесу к Рождеству. И действительно, в этот вечер она была завершена. Он должен прочитать нам ее после ужина. Этот рождественский ужин, хотя и замечательный, тянулся бесконечно. У нас была елка, украшенная дождиком. Жан нарисовал семь больших ангелов, по одному для каждого из членов семьи Таль-Мур, принимавшей нас. Наконец рождественский подарок Жана — пьеса.
Он читает ее нам своим теплым, немного скрипучим голосом, как всегда, в неподражаемом ритме — выделяя каждое слово и почти не делая связок между ними.
Какая великолепная идея! Одиночество двух существ, пожирающих самих себя. Жан хочет назвать пьесу «Азраил» (ангел смерти), но это название уже использовалось. Он думает о другом: «Смерть подслушивает у дверей». Это название мне очень нравится. Еще он предлагает «Красавица и чудовище».
— О нет, Жан, — протестую я, — мне так хочется, чтобы ты сделал фильм по «Красавице и чудовищу»!
Эта поражающая странной красотой пьеса получила название «Двуглавый орел». Снова Жан написал то, чего от него не ждали. Это был самый чудесный подарок, который я мог получить к Рождеству.
В Париже Жан встретился с Маргаритой Жамуа, чтобы прочитать ей пьесу, написанную, кстати, для нее. На чтении присутствовали госпожа Искавеско, Кула Роппа, Берар, Борис Кохно. Все были потрясены. Маргарита Жамуа встала, не говоря ни слова, вышла, потом вернулась и высказала свое суждение четырьмя фразами, как если бы Жан Кокто был неопытным двадцатилетним дебютантом. Все почувствовали ужасную неловкость и расстались молча.
