17
Жан больше не мог работать в квартире на улице Монпансье. Постоянно отвлекали телефонные звонки, посетители, приходившие к нему и ко мне. Он мечтал о доме. Поль нашел то, что нужно, в Мийи-ля-Форе. Мы все трое влюбились в этот дом с первого взгляда. Нам нравилось все: его стиль, портик, строгие башни, придающие ему вид аббатства, водяные рвы, сад, напоминающий монастырский, лес и парк Фонтенбло в двух шагах.
Ни у меня, ни у Жана не было необходимой суммы, но, объединившись и заняв денег, мы ухитрились купить дом. Так же как при покупке дома, мы дали Полю одинаковые суммы на обустройство интерьеров. Каждый занимает свою половину: Жан — второй этаж, я — третий. Первый этаж — общий; там Жан сможет писать, рисовать, я — заниматься живописью, учиться, Мулук — прогуливаться.
Начинаются съемки «Трудных родителей». Жан говорит, что от театральных постановок ничего не остается, а он хотел бы запечатлеть нашу навсегда. Он решает оставить пьесу целиком, как она есть, в замкнутом пространстве. Но благодаря его гениальности она превращается в такое же необычное произведение, как «Кровь поэта», потому что он «пишет» камерой так же, как ручкой. Кинопленка становится его чернилами.
Во время съемок он ежеминутно поражал нас. Вершиной стала последняя сцена. Мы с Жозетт Дей стоим у постели только что умершей Ивонны де Бре. Камера, снимавшая нас крупным планом, отъезжает на тревелинге, и вот уже видны Габриэль Дорзиа, Марсель Андре. Постепенно камера охватывает всю комнату, квартиру, и на экране появляется слово «конец».
По окончании съемок декорации разобрали. Наша потрясающая семья распалась. Во время просмотра оказалось, что рельсы тревелинга были плохо закреплены и изображение дрожало. Все — продюсер, операторы, исполнители — смотрят друг на друга в растерянности. Придется восстанавливать декорации, переснимать сцену.
— Нет, — говорит Жан. — Мы не будем ничего переделывать. Я скажу текст за кадром: «А кибитка продолжает свой путь».
Это подрагивание создавало впечатление, что вся квартира — большая, подпрыгивающая на ухабах кибитка. Поэт даже неудачу сумел облечь в поэтический образ.
Мы снимаем «Двуглавого орла». Жану хотелось оставить материальное свидетельство игры актеров, которых он любит.
Фильм отличается истинной утонченной элегантностью, такой необычной, что она поражает, тем более что у пьесы нет исторической основы.
Во время съемок последней сцены фильма собрались все страховщики. Лестница насчитывала более тридцати ступеней, и все боялись, что я покалечусь. Жан сказал:
— Когда ты упадешь, постарайся не двигаться, пока я не скажу «стоп», а то придется все начинать сначала.
Я падаю. Жан так взволнован, что забывает сказать «стоп». Я не двигаюсь. Воцарилось нескончаемое молчание. Все затаили дыхание, особенно я, изображающий мертвого. И тут тревожный крик Жана:
— Жан! Ты ранен? — Он думал, что я разбился. Я встаю. Ни единого синяка.
В квартире на улице Монпансье Жан приютил одного друга, которому хотел помочь. В комнате Жана тесно, я предлагаю ему перейти в мою — она побольше. Но он не хочет ни в чем меня стеснять и деликатно отклоняет мое предложение.
Мне хочется, чтобы в жизни Жана было больше комфорта. Если я перееду, Жан будет огорчен. Тогда я нашел предлог, будто мне необходимо больше воздуха и света, а квартира на улице Монпансье освещена только фонарями садов Пале-Рояля, поскольку окна находятся под арками. Я решил, что покупка катера будет расценена как временная прихоть. Я нашел небольшой крытый катер и поставил его в несудоходном рукаве Сены, в Нейи. Таким образом, мой отъезд не выглядел таковым.
Если бы я нуждался в рекламе, я не мог бы придумать ничего лучше. Во всех газетах появились фотографии моего нового жилища, а его декор воспроизводился даже на выставках антиквариата. Повсюду красное дерево и медь, даже на полу, а мебель — как на судах XIX века. На берегу я разбил хорошенький садик.
Однажды зимой Коко Шанель пожелала прийти пообедать ко мне на катер. Как Коко Шанель, столь любящая роскошь, будет чувствовать себя в моей плавучей кибитке? Время года отнюдь не способствовало праздничной обстановке. Я купил у цветочника двести тюльпанов, разумеется, срезанных, воткнул их в землю в своем саду. Коко в восторге. К моменту ее ухода все тюльпаны нагнулись к земле.
— Они кланяются, чтобы попрощаться с вами, — сказал я. Она все поняла и от души рассмеялась.
Жан часто приходил на «Кочевник»
[34]
. Я также бывал на улице Монпансье. Жан писал французский вариант пьесы «Трамвай «Желание» Теннесси Уильямса. Я мечтал сыграть в этой пьесе.
— Колетт хочет, чтобы ты сыграл главную роль в «Шери», — сказал Жан.
Я уже участвовал в радиопостановке этой пьесы с Ивонной де Бре в роли Леи, где она была изумительна. Передача имела большой успех. Директору театра «Ля Мадлен» пришла в голову идея возобновить пьесу.
— Но, Жан, Колетт всегда считала, что я не тот персонаж.
— Из уважения к большому писателю ты должен встретиться с ней.
Я иду к Колетт. Я имел счастье быть ее другом, к тому же она очень любила Мулука. Всякий раз в ее выступлениях по радио, как и в книгах, которые, подобно листьям с деревьев в нашем саду, перелетали из ее комнаты в Пале-Рояле в мою, я находил свидетельства ее огромного расположения ко мне. Поэтому мне было очень неловко отказываться играть в «Шери». Я робко напомнил ей, что прежде она не могла себе представить Шери блондином и что я уже не в том возрасте. Она ответила своим чудесным голосом, одновременно нежным и властным:
— Пьесу написала я, и я лучше кого-либо другого знаю, кто Шери. Шери — это ты.
Как тут не согласиться? Я отказываюсь от «Трамвая «Желание», и мы репетируем «Шери». Очарование Валентины Тессье, доброжелательность Андре Брюле, удивительный профессионализм режиссера Жана Балла, добросовестность других актеров заставляют меня броситься в воду вниз головой. Я стараюсь быть похожим на идеального Шери.
И вот триумф. Валентине, совершенно необыкновенной, критики поют дифирамбы. Обо мне, как о ребенке, говорят, что я добился некоторых успехов. В сущности, это меня устраивает. Я горжусь тем, что за десять лет добился успехов. Если я буду продолжать в том же духе, чего только я не достигну?
Более того, если добиваться успеха — привилегия детей, значит, я — настоящий актер, поскольку актеры всегда остаются детьми. Как и они, мы постоянно сдаем экзамены.
Во время постановки «Шери», как раз в день смерти Марселя Сердана, заболел Мулук. У него начался кашель, похожий скорее на удушье, хрип. Я звоню ветеринару и жду его в ресторанчике рядом с театром, по щекам у меня текут слезы. Я стыжусь своей слабости. Положив локти на стол, прячу глаза. Прибежал мой директор Андре Брюле:
— Жанно, тебя так огорчила смерть Марселя Сердана?
