Уф-ф-ф-ф-ф…
Вита всего на несколько мгновений прикрыла глаза, а когда открыла – оказалось, что младенцы спят, представители человечества под хорошую закусь уже ополовинили бутылку какой-то жуткой самодельной бурды, а представители иных рас, включая косматого черного Лахудра, собрались вокруг неё кружком и чего-то ждут.
«Пора нырять», – поняла Вита.
– Да-да, все правильно, – сказал Адам Годзилле, пожатие руки было твердым, а голос уверенным, – вы молодцы, ни малейших претензий…
Реальность плыла, как вода в плоском ручье с темным дном. Вода, в которую подливали то молоко, то кровь, то чернила.
Странно кренясь, по коридору сквозь эту воду шел солдатик-санитар в белом халате с грубо заштопанной дырой на груди и в черных больничных тапочках на босу ногу. Господин полковник, господин полковник!.. Адам вдруг понял, что зовут его.
– Слушаю.
– Вам записка, велено…
«Там каждой твари по паре, а я – одна…»
– А на словах?
– Ничего…
Адам перевернул бумажку, посмотрел на просвет. Потом вдруг дошло.
– Едем дальше, – сказал он Коле.
– Видим мост, – подхватил тот. – На мосту ворона сохнет…
– Ворона, – задумчиво сказал Адам. – Да, по крайней мере одна ворона тут определенно есть…
– Ты, что ли?
Адам сокрушенно кивнул.
Римма вздохнула и открыла глаза, покрасневшие и мутные от боли, но совершенно осмысленные, прекрасные, пушистые, бездонные глаза, в которые Геловани тут же провалился весь целиком.
– Боже мой, – сказала она, – опять война…
Доктор вопросительно взглянул на Геловани, и он перевел. Доктор с важным видом кивнул.
– Меня зовут Данте, – сказал Геловани. – А это док Майе. Он вам помогает.
– Спасибо, – выдохнула Римма. Было видно, что говорить ей больно. – Где мы сейчас?
– Над Карелией, – сказал Геловани. – Сядем в Питере.
– В Ленинграде? Никогда не была… – И Римма снова закрыла глаза.
– Откуда же вы? – спросил Геловани.
– Из Фрунзе.
– Фрунзе, Фрунзе… – пробормотал Геловани, вспоминая. – Это Дальний Восток?
– Да нет же. Киргизия.
– Бог ты мой, – сказал Геловани. – Это с какого же года вы… там? – Он показал в небо.
– С шестьдесят шестого. – И Римма снова приоткрыла глаза. – А какой сейчас?
– Две тысячи четырнадцатый…
– Ух ты. Как летит время… Скажите, эти фашисты, которые в нас стреляли, – это марцалы?
– Наверное, – кивнул Геловани.
– Я так почему-то и подумала… Они напали на Землю?
– Уже не знаю, – сказал Геловани. – Раньше я думал, что они пришли нам на выручку…
– Они очень плохие, – сказала Римма. – Презрительные, высокомерные…
Она снова закрыла глаза и тяжело вздохнула.
– Кажется, они убили нескольких наших.
Геловани вспомнил оплавленный холм и промолчал.
– Они нас боятся, – пояснила Римма. – И поэтому всегда стараются убить. Но ничего. Теперь они долго никого не убьют.
– Почему? – спросил Геловани, хотя уже, кажется догадался.
– Ребята устроили им моргалочку… Данте, можно мне сесть?
Геловани спросил доктора, и тот пожал плечами: как угодно. Римма приподнялась, придерживая одеяло, села, поджала ноги, закуталась потеплее. Док поймал её руку, стал считать пульс. Кивнул: сиди, если хочешь.
– Скоро здесь будет много наших, – продолжала Римма. – Так что летать они ещё кое-как смогут, а стрелять – только по запаху.
– Визиблы отказали, потому что вы… устроили моргалочку?
– Визиблы – это что? Такие мокрые твари, которые у марцалов вместо глаз?
– Так точно.
– Ну да. Мы. Моргалочку. А что?
– Значит, мы тоже не сможем стрелять?
– А вам это надо?
– Боюсь, что да. Земля в осаде. Только что был штурм… вы его чуть-чуть не застали.
– А кто вас штурмует? Зеленые? С вот такими глазками? – Она оттянула уголки глаз к вискам и вверх.
– Да. То есть это пилоты у них такие, а вообще на кораблях бывают самые разные – и совсем как люди, и почти черти…
– Они нас тоже не любят, – огорчилась Римма. В бездонной глубине нежности зашевелилась осторожность. А может, это был профессиональный рефлекс.
– А они за что? – деликатно спросил Данте.
– Мы им не подчиняемся. Мы никому не подчиняемся. Мы свободные. Делаем что хотим. Летаем где хотим. Мы любим летать. А носить почту и подслушивать чужие мысли не любим. Разве что для себя.
«Надо спросить дока Майе, есть ли таблетки от раздвоения личности», – понял Геловани. Именно раздвоение он сейчас отчетливо ощущал. Его лучшая половина воспаряла на крыльях любви, а эгоистичная и заскорузлая от забот – в ошеломлении перебирала: управляемая гравитация, управляемая телепатия, глушение визиблов, свободный полет в космосе, шестьдесят шестой год, скоро их тут будет много, и они делают что хотят…
– Римма, а зачем вы сюда летели? – спросил он, приготовившись услышать самое худшее – и простить.
– Кто как! – заулыбалась она. – Мы, например, просто соскучились. Подарки везли… Просто в нашей стайке все очень плохо ориентируются, и мы уже несколько раз промахивались. Прилетаем не туда, а там, глядишь, попадется что-то интересное, мы и застрянем. А тут вдруг на помощь зовут. А когда зовут – уже не промахнешься, и слышно очень далеко, дальше всего. Прилетаем, видим – а это Земля. Мы так обрадовались! Особенно когда вас увидели. Я слышала, что земляне уже хорошо летают – не так, как мы, конечно, – но не очень верилось. И тут эти гады… – Удивительные пушистые глаза затуманились слезами.
Майе раскудахтался, захлопал крыльями, заставил Римму лечь и с превеликой важностью стал считать пульс. И тут подал голос Исса:
– Командир! Полоса прямо по курсу. Мне самому садиться или лучше вы?
* * *
– Адам!
Непонятно, как она его узнала – по одежде, походке, жестам? – или же просто почувствовала, что это он. Вместо лица было тесто, багровое, вспухшее, в пузырьках и мелких ранках. Глаза еле видны под черными веками. Вита всхлипнула и сделала то, за что с детства ругательски ругала героинь боевиков, которые бросаются на шею израненным героям, не думая, сколько переломов и синяков они при этом зацепят.
– У-уй, – сказал Адам.
Вита в испуге попыталась отступить, но в спину уже впечатался Кеша и всеми четырьмя лапами обхватил обоих.
– Ничего, ничего, – сказал Адам, приобняв её правой рукой. – С виду оно страшнее, чем на самом деле.
