Молотов полностью солидаризировался с только что высказанным взглядом Сталина и обронил такую мысль:
– А ведь всю работу по изготовлению атомного оружия американцы проводили, совершенно не поставив в известность Советский Союз. Хотя бы в общей форме.
Я добавил к этому:
– Вашингтон не вступил в контакт с Москвой даже тогда, когда в общем-то стало известно, что Эйнштейн уже высказывал определенную мысль, в том числе Рузвельту, о возможности появления атомного оружия, еще прежде, чем оно было создано, а затем и испытано.
Сталин говорил коротко:
– Рузвельт почему-то не счел возможным поставить нас в известность ранее. Ну хотя бы во время ялтинской встречи. Верно, в Ялте он уже чувствовал себя неважно. Но ведь мог просто мне сказать, что ядерное оружие проходит стадию изготовления. Мы же союзники.
Обращало на себя внимание то, что, высказывая по этому вопросу недовольство, Сталин все же говорил спокойно. Видимо, он отдавал себе отчет в том, что Рузвельту нелегко было держать в поле зрения все аспекты новой проблемы – появления у человечества нового грозного оружия. Как бы возвращаясь к этому вопросу, Сталин сказал:
– Наверное, Вашингтон и Лондон надеются, что мы не скоро сможем смастерить огромную бомбу. А они тем временем будут, пользуясь монополией США, а фактически Англии и США, навязывать нам свои планы как в вопросах оружия, так и в вопросах положения в Европе и в мире в целом. Нет, такого не будет!
Когда позже я взвешивал сказанное Сталиным на этой встрече, то неизменно приходил к выводу, что говорил он хотя и вроде бы между прочим, но так, что впоследствии сказанное им стало костяком нашей позиции по вопросу о ядерном оружии на долгие годы.
Сталин, конечно, не затрагивал научно-технические аспекты проблемы и наши ближайшие планы. Но широко известно, что он из Потсдама не один раз связывался по этому вопросу с Москвой, давал соответствующие поручения ученым и специалистам.
Очень важную мысль по этому вопросу он высказал в заключение. Советскому Союзу, конечно, предстояла активная борьба за то, чтобы не остаться в хвосте и чтобы новое, страшной силы оружие не использовалось во вред человечеству. Чтобы оно было категорически запрещено.
Именно в этом направлении действовал в последующие годы Советский Союз и его дипломатия. Собственно говоря, и сейчас в новых условиях наша страна направляет всю мощь своей внешней политики на эти же цели. Энергия и динамизм политики теперешнего руководства страны уже давно снискали благодарность народов.
– Что касается раздела германского торгового флота, то дело это вовсе не сложное, – заявил Сталин. – Сколько торговых судов союзных держав, не говоря уже о военных, потопили гитлеровцы? Несмотря на то что до сих пор как будто еще нет точной статистики о потерях союзников, но уже ясно, что потери колоссальные. Если бы остающийся немецкий торговый флот был весь поделен между союзниками, то и тогда это была бы ничтожная компенсация за те многочисленные суда, которые отправлены фашистами на дно морей. Мы имеем право получить должную компенсацию, хотя заранее знаем, что она будет ничтожной.
Потом Сталин спросил у меня:
– Все ли у нас в порядке с подготовкой конкретных материалов и цифровых данных?
Он знал, что я с Вышинским должен принять участие в трехстороннем совещании по вопросу о разделе германского флота.
Я ответил:
– Все необходимые данные подготовлены, и они, конечно, будут нами использованы при встрече представителей трех держав.
Гусев и я стали собираться уходить, но Сталин задал еще один вопрос, который непосредственно к политике не имел отношения:
– Какое впечатление у наших послов – Громыко и Гусева – об организации работы конференции? Довольны ли наши союзники этой стороной дела?
Конечно, Сталина интересовало больше последнее.
Я сказал:
– Американские участники, с которыми я вступал в контакты, по понятным причинам, чаще, чем с англичанами, неоднократно высказывали высокое мнение об организации всей конференции. В какой-то степени это объясняется тем, что маршруты, по которым движутся машины главных участников, в идеальном порядке. Не было никаких инцидентов. Разве только заслуживает внимания такой факт, подсказанный нам не американцами, а англичанами. Черчилль в самом начале конференции так засмотрелся на советских военных девушек – регулировщиц движения, в безукоризненно сидящей форме, что его большая сигара с солидной дозой пепла упала на костюм, который оказался изрядно усыпан пеплом. Но большого урона он не понес. Это был скорее повод для разговоров.
Сталин улыбнулся. Пожалуй, впервые в течение нашей встречи на его лице появилась улыбка как бы вслед «ушедшему» английскому премьеру. На выборах в Англии фортуна, как известно, обратила свой благосклонный взор не на Черчилля, а на Эттли.
Мы почувствовали, что беседа подошла к концу.
– Разрешите уйти, товарищ Сталин?
– Да, вы свободны.
Как только мы вышли из дома, то увидели, что Молотов нас догонял. Значит, и его Сталин не стал задерживать. Мы быстро удалялись от резиденции. Конференция продолжала работу.
Кому нести ответственность за будущее Польши
Стоит затронуть еще некоторые моменты, относящиеся к Потсдамской конференции, поскольку именно по поводу их западные источники часто грешат неточностью.
Горячие дискуссии вновь, как и на Крымской конференции, велись по польскому вопросу. Идя на заседание, все три руководителя знали, что польский вопрос возникнет и сегодня. И он действительно возникал чуть ли не каждый день. Надо сказать, что незадолго до начала Потсдамской конференции на основе выработанных в Ялте решений сформировалось временное польское правительство национального единства во главе с Эдвардом Осубкой-Моравским. США и Англия вынуждены были установить с этим правительством дипломатические отношения. Однако они всячески оттягивали срок окончательного роспуска польского эмигрантского правительства. Их устраивал этот своеобразный дуализм.
После подробного обсуждения вопросов, связанных с фактом создания правительства национального единства – при этом было выслушано и учтено мнение приглашенной в Потсдам делегации Польши во главе с Болеславом Берутом, – руководители трех держав приняли решение, в котором выражалось удовлетворение по случаю образования этого правительства. В заявлении указывалось также, что установление дипломатических отношений США и Англии с временным польским правительством национального единства «привело к прекращению признания ими бывшего польского правительства в Лондоне, которое больше не существует».
Принятие этого заявления отвечало интересам Польши, устраняло поводы, по которым США и Англия могли бы и впредь вмешиваться во внутренние дела польского народа. Оно способствовало и упрочению позиций временного польского правительства национального единства.
