Мы вскоре уехали к себе домой в Киселевск. И больше деда Афанасия не видели. Он умер весной 1949 года.
Каждый год, по крайней мере два раза, мы с женой и сестрами ездим в Малый. Посещаем все более и более дряхлеющий родительский дом моей мамы, зарастающий заброшенный сад, тихое малоярославецкое кладбище, где похоронены мама, бабушка Ксения Трифоновна и наш дед, художник.
На гранитной плите так и написано: «Художник Афанасий Ефремович Куликов 14 января 1884 – 15 марта 1949».
Если пройти по кладбищенской аллее очень старых, умирающих берез, через пару минут будет видна долина реки Лужи, а справа, на холме, скромный обелиск – памятник героям 1812 года, около которого стоял я с дедом жарким летним днем 1947 года.
Я часто вспоминаю своих дедов Александра и Афанасия. Они прожили разные жизни. Один в Сибири воевал с советской властью, а позже был ею расстрелян. Другой рисовал лубки, агитировавшие за эту власть, безбожие которой было противно его мировоззрению. Но у них было много общего. Оба не принимали сталинизма, но приспособились к нему. Наверное, они не могли считать себя счастливыми. А жестокое всевластие только обостряло их любовь к искореженной революцией Родине. В этой любви, будничной любви на каждый день они находили свое спасение и смысл жизни. И не потому ли я часто их вспоминаю, что эта российская искореженность, странным образом изменившись, никуда не исчезла.
Глава 4
Молодость
Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым…
Надпись на стене
Команда пятой шахты не явилась на встречу. Углемашевцы постучали по воротам, собрались было уходить, недовольные. Вечер был хороший. Самый настоящий футбольный. Нежарко. Поле отличное. Жаль было терять такой вечер.
Парни, завсегдатаи стадиона, быстро организовали «сборную». Получили у старого кладовщика выцветшие майки, и игра началась. Потом она кончилась.
Маленький деревянный сарай в углу стадиона – душ.
– Черт возьми, не повезло, ногу подвернул, а завтра ехать, – сказал длинный, тощий, плохо загорелый юноша. Это был я. Завтра ехать… Кончилась школьная жизнь.
Поезда на запад на станции Акчурла летом берут штурмом. Шахтеры едут в отпуска, на курорты, к родным… да мало ли куда. Вот и я еду. Еду поступать в институт. Меня примут. В 1955 году последний раз действовало правило, согласно которому обладатели серебряной медали поступали в институт без экзаменов.
Когда рано утром поезд подходил к Новосибирску и я слез с жесткой полки, первое, что почувствовал, – начинается что-то новое, незнакомое, может быть, даже хорошее, а уже потом – что болит нога. Но это не горе…
По прохладному гулкому пространству гигантского вокзала, задирая голову, вышел из детства в свою взрослую жизнь. Судя по табличке, это называлось проще: «Выход в город». Никто этого не заметил. Все куда-то спешили. Было утро. Был июль. Небо золотое, чистое. Косые лучи солнца освещали верхние этажи огромного серого здания справа от вокзала…
Когда-то, не помню кому, я присочинил, а потом придерживался этой версии, что хотел поступать на архитектурный факультет, да вот нога помешала. Вранья тут было немного. Я действительно хотел быть архитектором. Но оказалось, что гидротехникам стипендию дают с тройками. Этот неизвестно откуда взявшийся ранний рационализм и сработал. А нога тут ни при чем…
Итак, светило солнце… В справочном бюро сказали, как проехать в Сибстрин. Автобус № 7, остановка «Октябрьский рынок». На первом забитом рабочим классом автобусе я отправился в свое будущее… Мимо окон проползали улицы незнакомого пробуждающегося города. Кондуктор объявлял ничего не значащие для меня остановки. «Комсомольская», «Красный факел», «Центр», «Маяковского»… Люди выходили и входили. Я присматривался к ним, присматривался к городу. Я был тихим, наверное, был и казался скромным. Хотя это сомнительно. Сам себе признаваться я в этом не хотел. Провинциальный мальчик. Столица Сибири поглотила меня с первых же минут.
«Октябрьский рынок». Булочная. Очередь в полквартала. Пожилая женщина с авоськой, полной свежего хлеба, показала мне, как пройти к институту.
НИСИ. Новосибирский инженерно-строительный институт имени В.А. Куйбышева. Короче, Сибстрин. Бетонная лестница уходит вверх под здание на квадратных массивных колоннах. Гипсовые фигуры юноши и девушки. Книги в руках. Нога вперед, голова к небу. Я постарался быть похожим на этих образцовых студентов, изобразил независимый вид и поднялся по лестнице.
Вестибюль института. Доска объявлений и атмосфера суеты, показной деловитости, скрываемой неуверенности, встреч и веселья. Абитуриенты и студенты. Меня как будто бы ничего не интересовало, кроме местонахождения «приемной комиссии». Еще раз прочитал рекламный плакат: «Молодежь! Твое место на великих стройках коммунизма!» Гидротехникам стипендия с тройками. Пошел строить коммунизм и сдал документы на гидрофак. Все!
Я спускался от института по улице маленьких домишек. Мне было жарко в черном пиджаке с ватными плечами. Болела нога. Впереди блестела, манила прохладой река. Большая, незнакомая, притягивающая к себе. Я был голоден и неопытен. План был прост. Дойти до реки, снять пиджак, сесть под кустик и съесть котлеты, которые бабушка, завернув в газету, положила вчера в мой чемоданчик, наказав скушать в поезде. Однако я никак не мог дойти до реки. Она казалась совсем рядом. Я все шел и шел. Она была рядом, но не приближалась, отгороженная какими-то дворами, заваленными бревнами, заборами, кранами, канавами, затянутыми лопухами, крапивой и вообще черт знает чем.
Позже я удивлялся, как это тогда при первой встрече не мог дойти до Оби. Ведь она действительно была совсем рядом. Но если поразмыслить, удивляться нечему. Судьба посылала свыше свой знак. Не быть тебе гидротехником! И как бы ты ни любил реки и речки, работать тебе на них не придется. Коммунизм будешь строить в другом месте.
Я, конечно, тогда не расшифровал этого предзнаменования. Свернул на боковую, заросшую плющом улочку к водоразборной колонке. Достал и быстро проглотил котлеты, запив водой, забрызгав при этом брюки. Отряхнулся и вернулся в центр города на автобусе.
Нога страшно распухла. На нее невозможно было ступить. Добрые люди мне помогли, и я с их помощью оказался в забитом вагоне поезда, отправлявшемся в два часа ночи.
В поезде понял, что умираю. Это было еще более интересное чувство, чем то утреннее ощущение новой жизни, с которым начинался сегодняшний день. Разница была в том, что утром свет, простор и легкость наблюдались снаружи, а ночью все это перешло вовнутрь. Мне казалось, что моя голова и грудная клетка вмещают в себя пространство космических масштабов, в котором с необычайной легкостью перемещались, сталкивались, рассыпались оперный театр, вокзал, кино, Сибстрин, автобусы и ледяная вода из водонапорной колонки.
Не помню, как добрался до родительского дома. Нашли меня на крыльце без сознания. Оказалось, заражение крови, и я должен был умереть через день. Но мама меня вылечила, и я все-таки смог получить высшее образование.
