Предложение принято не было. Но уже через четыре месяца, в марте 1990 года, пленум ЦК под давлением масс вынужден был согласиться с отменой 6-й статьи Конституции. Партия проиграла. Однако выводов она не делает. В ней ничего не меняется, если не считать бурно размножающегося вируса национализма. Авторитет КПСС продолжает падать. Идет дискуссия об образовании Российской компартии, спешная подготовка к XXVIII съезду.
Съезд действительно был нужен для того, чтобы прежде всего изменить программу партии, отказаться от идеологических догм, приведших к краху экономики. Изменить Устав с учетом процессов «суверенизации» и демократизации.
29 июня 1990 года я выступил на пленуме ЦК КПСС с предложением строить КПСС как Союз компартий союзных республик. Представил в редакционную комиссию «свой» проект устава. Предлагал предстоящий съезд прервать с тем, чтобы уже в декабре 1990 года, возобновив работу, утвердить новую программу партии. Тогда я уже был убежден, что спасение партии не в степени ее внутренней демократизации, а в смене целей, в смене программы, повороте к политике здравого смысла, в признании возможности существования частной собственности.
Затеяв перестройку, КПСС, сама того не ведая, начала путь к своему политическому самоуничтожению. Здесь находилась большая потенциальная опасность для страны. Парадокс состоял в том, что задачи реформирования конгломерата нашей старой жизни невозможно было решить как без КПСС (это – единственный механизм), как и без того, чтобы партия, все «склеивающая», постепенно бы перестала быть таковой.
Взамен должны появиться другие связи, более тонкие, сложные и разнообразные. А КПСС нужно было превратиться в обычную политическую партию, одну из частей политического спектра. И главное, на какое-то время при этом постараться остаться правящей партией.
Но этот парадокс оказался неразрешим. Процесс перестройки запущен, общество готово принять перемены, но механизм «буксует», КПСС оказалась не способной к принципиальным изменениям и в себе, и в стране.
В условиях идеологических разногласий и путаницы моя позиция по отдельным вопросам, отличная от официальной линии КПСС, не оставалась незамеченной и, конечно, не могла не привести к тому, чтобы определенные силы в руководстве КПСС потребовали у Горбачева отставки «министра-демократа».
Едва ли я мог бы дольше задержаться на посту руководителя Министерства внутренних дел, которое всегда: и в годы культа, и в годы застоя – было опорой КПСС, если бы только делал вид, что «перестраиваю систему» для работы в условиях демократии и многопартийности, оставляя все по-старому. Если бы, пусть даже негласно, считал для себя указания политбюро выше Закона. Я не мог этого делать.
Отставка была неизбежна…
Ее активно добивались члены политбюро ЦК КПСС, руководители компартий Прибалтийских республик, Украины и Белоруссии, руководство КГБ, председатель Совмина, наиболее «решительные» депутаты из фракции «Союз».
Было бы нормально, если мои недостатки как должностного лица открыто и гласно рассматривались либо в парламенте, либо Кабинетом министров, в конце концов, на политбюро, но на это не шли. Если не считать попытку Н.И. Рыжкова заслушать мой отчет на Совмине. Был взят удобный повод – рост преступности. Отчет заслушивали с заранее поставленной задачей – показать неудовлетворительную работу милиции и министра. Но из этого ничего не вышло. Мне удалось убедительно доказать, что не там ищем причины наших неудач. После отчета мои позиции скорее укрепились.
Ничего не было. Обычный нормальный отчет в Совмине. Но была закулисная игра. Было постоянное ощущение какой-то гнусной атмосферы, когда тебе улыбаются, поддакивают, но про себя знают, что дни твои сочтены… Часто заходили возбужденные депутаты, которые хотели меня предупредить о каких-то действиях и разговорах, направленных на мою отставку.
Все это, конечно, рождалось не на пустом месте, накапливалось от события к событию, от решения к решению в обычной, непрерывной и напряженной будничной работе. Партия стояла на месте или шла своим путем, а общество своим. Этот разрыв все более и более возрастал. МВД должно было быть с обществом. Но у партийной верхушки еще хватало сил, чтобы посчитаться с министром. Поводов было достаточно.
Взять хотя бы отношение к демонстрациям и митингам. Я как министр с самого начала внес предложение перейти от «разрешительного» к «уведомительному» характеру взаимоотношений между властью и организаторами акции, возложив на них ответственность за обеспечение порядка. Фактически такая практика и сложилась. Милиция, не вмешиваясь в политическое содержание (в любом случае это не вопрос милиции, а вопрос КГБ), в контакте с организаторами обеспечивала общественный порядок. Я всегда выступал против запретов митингов и демонстраций, так как по закону для этого оснований не было, а фактически именно запреты и могли привести к массовым беспорядкам.
Первое испытание МВД выдержало в январе-феврале 1990 года. За эти два месяца митинговало около 7 миллионов человек, тогда как за весь 1989 год – 12 миллионов. Общественный порядок был везде обеспечен. Но Президиум Совмина и политбюро, испуганные размахом движения, остались недовольны «пассивной» позицией министра.
Идеология «запрета» не давала покоя. Казалось: вот запретить демонстрации и митинги – и все образуется. А ведь, напутствуя меня на этот пост, М.С. Горбачев занимал именно ту позицию, которую я сейчас отстаивал. Запрет только обострит ситуацию. По большому счету экстремистам и нужен запрет. Милиции было приказано: «не пасти» митинги, выделять минимум сотрудников, не отрывая их от главного дела – борьбы с преступностью.
Я старался не вмешивать президента в дела МВД. Не спрашивал у него разрешения по поводу и без повода. А информировать считал нужным только по исключительно важным делам, просился на прием для того, чтобы поставить проблемные вопросы.
В то же время я стал замечать, что вопросы, относящиеся к сфере деятельности милиции, появляются из «других источников», причем скрытно от меня. Работало окружение председателя Совмина. Примеров много. Расскажу об одном, известном указе о запрете демонстраций в пределах Садового кольца в Москве.
22 апреля 1990 года как член Президентского совета я должен был участвовать в церемонии, посвященной памяти В.И. Ленина. С небольшим опозданием вошел со стороны Кремля в помещение перед Мавзолеем, где уже собрались члены Президентского совета, политбюро и некоторые члены правительства. Вижу – М.С. Горбачев только что подписал какую-то бумагу. Заметив меня, он как-то смутился и пошутил: вот, мол, и исполнитель пришел. И зачитал мне суть того, что только что они с Рыжковым «сочинили»: демонстрации в пределах Садового кольца запрещены, если на то нет разрешения Совмина СССР.
Я пожалел Совмин. Надо же было меня спросить. Ничего не изменится. Разрешения будут давать. Так и получилось. Уже через неделю Совмин вынужден был «разрешить» проведение первомайских демонстраций.
Никогда не надо запрещать то, что запретить невозможно, что все равно состоится. А указ этот, поскольку он противоречил Конституции, вскоре был отменен Комитетом конституционного надзора.
