А я на всю оставшуюся жизнь получил скандальную репутацию, благодаря мощнейшей многолетней кампании в средствах массовой информации, инспирированной «обиженными» чекистами. Журналистов, продавших свою совесть, более чем достаточно, тем более таких, которым лестно блеснуть своими связями со спецслужбами. Кому не лень и где попало говорят: «Бакатин передал американцам схему наших жучков». Комментарии могут быть различными, но никто не скажет, что жучки эти давно «скончались» и ничего, кроме вреда – после провала операции КГБ в 1982 году, нашей стране не принесли.
Для нашего общества, за долгие-долгие годы несвободы впитавшего в свои поры патологическое любопытство ко всему, что связано со шпионами и разведчиками, это – любимое чтиво. Передал, и все. А что, почему – не важно. Оправдание невозможно. Поэтому – не надо оправдываться. Бесполезно.
Глава 12
Конец
Во всех делах твоих помни о конце…
Библия
Нередко оптимизм – всего лишь еще одно проявление лености мысли.
Э. Эррио
24 июня 1991 г.
Дорогой г-н Бакатин!
Благодарю за теплую встречу во время моего последнего пребывания в Москве.
Я доволен нашим визитом и надеюсь, что и Вы посетите Соединенные Штаты Америки. Добро пожаловать в Арканзас, если Вы хотите увидеть настоящее сердце Америки.
С уважением, Билл Клинтон
P. S. Я пережил два поражения на выборах.
Это – еще не конец света. Удачи Вам.
Конечно, и я пожелал удачи человеку, который вскоре стал одним из самых удачливых президентов США
[10]
. Если не считать… личной жизни. Здесь он оказался самым несчастным мужем, до конца испив чашу коварства далеко не лучших представительниц рода Евы. Самый банальный адюльтер привел к беспрецедентной по обнаженности драме человеческих отношений и беспрецедентным по ничтожности причины общественным треволнениям. Примитивнейшее событие, правда более подходящее для ковбойского ранчо, чем для Овального кабинета, безжалостной вседозволенностью информации было доведено до уровня национальной трагедии. Оно явилось неожиданно великим испытанием для Б. Клинтона, его семьи и всего американского народа. Мужество и самообладание, проявленное семьей, мудрость и великодушие – народом, заслуживают уважения. И мораль сей басни известна и поучительна: терновый венец всегда предпочтительней, чем фиговый листок…
Не могу сказать, почему М.С. Горбачев не смог принять губернатора штата Арканзас, прибывшего в СССР с частным визитом. Масштаб, по-видимому, показался ему мал, или занят был. Но факт остается фактом – принимал Б. Клинтона я, «простой член Совета безопасности». Билл Клинтон производил впечатление… Стройный, высокий. Густая с легкой проседью шевелюра подчеркивала южный загар… Он был в джинсах и ковбойской клетчатой рубахе.
В то время в Кремле так никто еще не появлялся. Этот американец меня и поразил, и восхитил. По крайней мере, настолько, чтобы запомнить его визит среди других. Запомнил, конечно, из-за ковбойки и раскованности. Не мог же я знать, что вскоре он станет президентом Соединенных Штатов, «другом Бориса», которому я только что бездарно проиграл выборы… И здесь Б. Клинтон был прав – это не конец света. И даже не конец жизни. Но конец служебной лестницы явно просматривался. Я свалился с последней ступеньки.
Кому-то, может быть, трудно поверить, но я не планировал свою карьеру. Жизнь – планировал. Например, заранее определил, что у нас с Людмилой будет два сына.
Конечно, это была ошибка. Рожать надо было больше… Отсюда запоздалый вывод: планировать жизнь – глупо. Отдавайтесь судьбе. Пусть будет то, что будет… Так шла моя служебная карьера. Все происходило само собой. Карьера – как производное от случайностей жизни, достоинств и недостатков образования, воспитания, характера. Задумался о перспективах я слишком поздно, когда понял: все то, что можно было назвать «моей карьерой», заканчивается. Пятьдесят четыре года – далеко уже не молодость, но и не совсем тот возраст, когда пора сматывать удочки. Однако так получилось. Меня «смотали». Таковы обстоятельства. Таков итог.
Наверное, я был не самым плохим, как любит говорить моя жена, «госдеятелем». В отличие от многих своих коллег, большей частью карьерных комсомольцев, имел немалый производственный опыт. Старался быть самим собой. Юлить, хитрить не было необходимости. Это помогало обретать чувство уверенности. Отставка с поста министра, которую, казалось бы, ждал и встретил легко, на самом деле все круто изменила.
Я стал походить на карася, выброшенного на берег, судорожно хватающегося за что ни попало. Карась-идеалист… Я всегда презирал властолюбие. Хотя и был болтлив, но не тщеславен. На Страшном суде не признал бы за собой этого греха. Но, как оказалось, власть была очень важной, если не главной, составляющей моей жизни. Лишенный власти, я был вырван из привычной среды. Искать новую было поздно. Уверенность сменилась растерянностью. Я не понимал новой политики М.С. Горбачева после ноября 1990 года. Да он и не посвящал меня во все хитросплетения войны с демократами. Я отошел от губительной «твердости» ортодоксальных марксистов-ленинцев, не принимал и пустого воинствующего антикоммунизма «демократов». Тем более был далек от всех их тайных интриг. Иначе как мерзостью эту «политику», типичным образчиком которой было «купание» лидера демократов в пруду, назвать нельзя. Я плохо это понимал. Просто представить себе не мог, что одни способны на подобные дешевые «активные мероприятия», а другие – на наглую, фантастическую ложь «во спасение». Причем, как вскоре стало ясно, все это было не столь уж бессмысленно. Власть оказывалась в дураках, а ложь поднимала популярность антисоветской оппозиции.
Когда журналисты спрашивали меня, какой период работы принес мне наибольшее удовлетворение, всегда без сомнения называл 1961–1962 годы, когда был прорабом на стройках Кемерова. Нравилось сочетание уже вполне приличной самостоятельности с возможностью быстро и зримо ощущать результаты своего «командирского» творчества. Если бы меня спросили: а какой период был самым тяжелым? Немало таких периодов и ситуаций нашел бы за время службы в МВД. Но самым тяжелым оказался период с 3 декабря 1990 года до августа 1991 года. Чувство беспомощности, ненужности, неопределенности, иллюзия деятельности при вынужденном безделье – отвратительны. Личные страдания, в конце концов, личные страдания. Но с некоторых пор мне уже не оторвать их от переживаний за страну, которая все более и более катилась куда-то не туда. Это была уже не перестройка – был развал. Я это видел, чувствовал и свою вину, но помочь, повлиять на что-то практически не мог. Любители теоретизировать, к которым в какой-то степени отношу и себя, находили в том времени много интересного. То ли это конец перестройки, то ли начало ее нового этапа… А может быть – реакционный поворот к диктатуре? Е.К. Лигачев назвал «новый курс» Горбачева в Литве своей победой.
