Я с уважением отношусь к Лигачеву, считал и считаю его честным, мужественным человеком. Но так и не смог понять, где он увидел «победу». Насилие окончательно вытолкнуло Литву и всех прибалтов из Союза. Это – победа?
Это крах. Никогда мне не понять «кремлевских мудрецов». Не мне их судить и о них судить. В сравнении или без сравнения со столпами московско-политбюровской политики я все равно остаюсь провинциалом, «белой вороной», и суждения мои о столичных коридорах власти поверхностны, интуитивны и провинциальны…
Моя продолжавшаяся по инерции после отставки активность затухала. Привычка к «наркотику власти» проходила. Бессилие и растерянность становились реальностью. Вскоре я понял, что между М.С. Горбачевым и теми, кто добился моей отставки, была договоренность: Бакатина от дел отстранять. Эпизодов, иллюстрирующих это, было много. Приведу лишь один, весьма эмоциональный, документ:
Президенту СССР
товарищу Горбачеву М.С.
Глубокоуважаемый Михаил Сергеевич!
Вынужден обратиться к Вам официально и надеюсь быть правильно понятым.
Докладываю Вам, что 23 апреля с целью получения информации о положении в Южной Осетии и выработки проекта рекомендаций для разрешения конфликта я пригласил к себе командующего внутренними войсками СССР генерала Ю.В. Шаталина в удобное для него и согласованное с ним время.
Однако министр Б.К. Пуго запретил Шаталину являться ко мне, без объяснения каких-либо причин.
Я не считаю для себя возможным испрашивать у кого бы то ни было разрешений на проведение встреч и бесед. Это уже второй подобный случай. После первого Б.К. Пуго дал мне понять, что действует с Вашего согласия. Я не намерен дважды объясняться с ним по одному и тому же вопросу и прошу Вас, уважаемый Михаил Сергеевич, либо указать товарищу Пуго на недопустимость его поведения, мешающего делу, и порекомендовать впредь подобных случаев не допускать, либо, если Вы считаете, что он прав, прошу освободить меня от обязанностей члена Совета безопасности СССР, поскольку в этом случае у меня не останется абсолютно никаких возможностей (при отсутствии информации, аппарата и прав) для того, чтобы хоть каким-то образом их исполнять.
С уважением, В. Бакатин
23 апреля 1991 года
Горбачев поставил на письме завитушку. Мне же сказал что-то вроде: «Работай. Борис Карлович не прав.
Я скажу ему…» Думаю, что он ему ничего не сказал.
Отступив от текста, еще раз повторю, что всегда с уважением относился к Б.К. Пуго, который доказал, что был исключительно честным человеком. И в этом эпизоде дело не в нем. Он точно исполнял договоренности, которые были достигнуты между Горбачевым и членами политбюро. Они хотели отстранить меня от власти. И отстранили.
Мое участие в выборах было тоже в какой-то мере не вполне осознанной реакцией этого состояния, состояния отверженного, обреченной на неудачу попыткой вернуться во власть. Почему мне этого тогда так хотелось, сегодня трудно понять. Но скорее всего, это было именно так. Трезвого расчета здесь было мало. Эмоции и оптимизм. Откуда он брался, этот оптимизм? Но он был.
Я верил, что все еще можно поправить, что в принципиальном плане курс на демократизацию жизни уже не изменить. Однако со своей верой, отстраненный от рычагов власти, уже мало на что мог повлиять. Отсюда увлечение публицистикой. Слово заменяло дело. Неожиданное желание высказаться привело к тому, что я очень быстро, за отпускное время, написал небольшую книжку «Освобождение от иллюзий». В 1992 году ее издали в Кемерове. Ни на что, конечно, она не повлияла.
Моя длительная практика на начальствующих должностях приучила не только командовать, но и чтить исполнительскую дисциплину. Я не мог допускать ослушания после того, как решение принято. Отменить команду было можно, не выполнять – нельзя. Так нас воспитывали. И я на всю жизнь усвоил эти уроки, которые давал молодым инженерам наш «батька», управляющий трестом-96 Николай Александрович Малинин.
Странная роль без прав и обязанностей в так называемом Совете безопасности была для меня сущей мукой. Вроде бы ты «большой чиновник», а сделать ничего не можешь. Слабым «утешением» было то, что подобное бессилие было распространено повсюду, стало характерным качеством власти в целом. Управление страной ускользало от президента и его правительства. Да и его ли было это правительство? Решения, принимавшиеся М.С. Горбачевым, сплошь и рядом не исполнялись. Примеров можно приводить сколько угодно. Возьмем близкую мне тему: положение в угольной отрасли, на шахтах и разрезах Кузбасса…
Секретарь Кемеровского обкома КПСС A.M. Зайцев докладывал М.С. Горбачеву: «…Волна забастовок, начавшаяся в Кемеровской области 4 марта, достигла своего апогея. Ущерб, нанесенный ею, уже сейчас трудно оценить. Продолжение забастовок может привести к полной дестабилизации и неуправляемости народного хозяйства, к развалу экономики и социальному взрыву…»
Горбачев принял представителей шахтерских коллективов. Совместно с членами правительства В.С. Павлова были выработаны удовлетворившие забастовщиков решения. Надо было их исполнять. Но что-то Павлову мешало. Можно предположить: он сознательно нагнетал ситуацию, полагая, что это будет работать против Горбачева. Иначе трудно объяснить затеянную вокруг президентских решений бюрократическую волокиту. То, что это было действительно так, подтверждала информация, получаемая мной из Кемерова. Кузбассовцы возмущались, писали, что «…о принятом у президента решении сообщено населению. Волокита кабинета министров в значительной степени влияет на политическую обстановку в области, порождает у людей неверие руководству страны». Я это знал. Не раз говорил с членами правительства, B.C. Павловым, внушал ему, что «…среди массы сложнейших экономических, политических и иных проблем есть одна, без которой ничего не решить. Это – доверие к власти. У каждого из нас свой уровень и своя мера ответственности. Но все мы должны заботиться прежде всего об авторитете президента…».
Но дело не двигалось. Меня это злило.
Власть в стране растерялась. По-старому, по привычке, не давали работать республики, забастовки. Не помогала, а уже мешала дискредитированная, разваливающаяся КПСС… Власти не было.
24 апреля на эту же тему выступал я на пленуме ЦК и ЦКК КПСС. Бурным было собрание. Все переругались. Мне тоже досталось. Почему-то за плохое (?) отношение к армии и за то, что латвийский парламент назначил министром внутренних дел не того генерала, которого хотел А. Рубикс. Критику я не принял, так как дела парламента – это дела парламента, а к армии я никогда плохо не относился. Но мое выступление было о другом. Привожу из него некоторые выдержки:
…Последние пленумы ЦК, собрания депутатских фракций мы употребляем на то, чтобы позором заклеймить «так называемых демократов», которые оказались настолько мощны и коварны, что в момент развалили все завоевания развитого социализма.
В то же время премьер Павлов в упор не видит политиков, с кем бы он мог выйти на «ринг переговоров». Не та весовая категория.
