Выпили. Успокаивающе, размеренно шумел прибой. Как всегда. Так было в 1917 году, в 1922-м. Так будет в 1991-м. Море вечно, как и человеческая глупость.
В августе 1991 года М.С. Горбачев со спокойной совестью, как и подобает президенту-генсеку, отбыл на крымские берега в отпуск.
Он имел на это право. Огромная работа по подготовке Союзного договора подходила к завершению. Она требовала от президента больших нервных перегрузок, терпения, дипломатического таланта и юридической изощренности. Практически все республики, и, как это ни нелепо звучит, прежде всего Россия, выступали против. Потом, после уговоров, согласований, компромиссов, соглашались, визировали, парафировали… Проходило какое-то время, и все начиналось сначала. М.С. Горбачев демонстрировал нечеловеческое терпение.
15 августа 1991 года очередной, согласованный с республиками проект Договора о Союзе суверенных государств был опубликован. На 20 августа было намечено начало его подписания.
Конечно, все было далеко не просто и не безоблачно. Сопротивление подписанию нарастало. И опять впереди были российские демократы: Ю. Афанасьев, Е. Боннэр, Л. Баткин, С. Филатов, Координационный совет движения «Демократическая Россия». Настаивали на отсрочке, призывали не торопиться.
Почему же – не торопиться? Ведь мы и так уже опоздали, не заметили, как подошли к черте, за которой – только развал. Здесь я был согласен с С. Бабуриным, писавшим 2 июля 1991 года в «Советской России»:
…Возможность предотвращения развала страны была если не в 1985-м, когда многое осознавалось лишь интуитивно, то в 1987-м и даже в 1989 году. Но союзное руководство, прежде всего руководство ЦК КПСС, отвергнув в тот момент идею Союзного договора и не предложив ничего взамен, упустило время. Так же упустил время и съезд народных депутатов СССР. А в 1990 году центр потерял контроль над событиями, настала эпоха тотальной суверенизации…
Как бы кто-то ни старался забыть, но 12 июня 1990 года I съезд народных депутатов РСФСР (абсолютно коммунистический съезд) принял Декларацию о государственном суверенитете РСФСР. 20 июня то же проделал Узбекистан, 23 июня – Молдова, 16 июля – Украина, и пошло-поехало… Коммунисты, члены единой партии КПСС, с тупостью, достойной лучшего применения, отстаивавшие это единство, в каком-то затмении восторга стали разрушать свое государство – СССР.
Союзное руководство оказалось недальновидным, безвольным, неспособным предотвратить этот «парад суверенитетов», вылившийся в «войну законов». Но надо было, лучше поздно, чем никогда, исправлять положение. Подписание нового договора, намеченное на 20 августа, с точки зрения чистого права не было безупречным. Как писал Н. Федоров в «Известиях» за 10.08.91: «Невозможно реформировать Союз, не вступая в противоречие с действующей Конституцией СССР…», но, с другой стороны, Конституция уже нарушена, «дело уже сделано, тот самый «парад суверенитетов», «развал империи» (уже) произошел…».
Однако торжественная, расписанная Г.И. Ревенко поминутно церемония подписания в Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца не состоялась. Нежелание демократов подписать договор нашло энергичную поддержку у советского коммунистического руководства. Для них договор был излишне либеральным, для демократов – слишком центристским. Две крайности столкнулись и не оставили никаких шансов сохранению Союза
[11]
. Невольно на ум приходит не столь уж нелепое предположение, что коммунисты-ортодоксы и радикальные российские демократы, по сути своей непримиримые противники, играли каждый свою игру, но в тот же момент имели общую цель: убрать Горбачева. То, что это произойдет ценой окончательного распада Союза, в расчет не принималось. Если они и не сговорились (хотя на каких-то уровнях наверняка это было), то были явно полезны друг другу. Тем не менее это факт. За сутки до подписания договора, утром 19 августа, группа высших руководителей государства объявила, что власть в стране берет Государственный комитет по чрезвычайному положению СССР (ГКЧП СССР), «в отдельных местностях СССР на срок 6 месяцев с 4 часов по московскому времени 19 августа вводится чрезвычайное положение».
Первоначально эта безусловная глупость вместе с введением в Москву под аккомпанемент «Лебединого озера» танков производила суровое впечатление. Не скрою, я был в растерянности и даже слегка испугался. Но оказалось, достаточно одного дня наблюдений за действиями путчистов, так и «не сумевших», а если назвать вещи своими именами, не захотевших арестовать Ельцина и его окружение, чтобы прийти в себя и понять, что организаторский талант этих «революционеров» едва ли потянет на большее, чем писание абсолютно невыполнимых «постановлений» в типичном совминовском духе.
Все было как всегда. «Запретили» митинги, демонстрации, забастовки, «установили контроль» за средствами массовой информации, «особое» внимание уделили первоочередному снабжению всем и всех, от детей до пенсионеров, оказали «максимально возможную помощь труженикам села» и тому подобное. Единственно, где действительно был революционный прорыв, так это в пункте 13, где Совмину предписывалось уйти от шести соток и в недельный срок разработать программу по наделению всех желающих землей для садово-огородных участков в размере 0,15 га. Стало ясно, что этот путч, крайне глупый и вредный по самому своему замыслу, еще и не в состоянии хоть в какой-либо степени исполняться. Впрочем, на третий день он, как по команде, бесславно завершился. Его организаторы были арестованы для того, чтобы вскоре выйти на свободу героями. Странный мимолетный союз «демократов» и путчистов закончился. Дело было сделано. «Демократия победила». Начался шабаш по крушению памятников советской эпохи. По своей внутренней содержательной сути «демократы» проявили себя верными наследниками рафинированного большевизма.
Хронологию этого позорного путча, сделавшего необратимым распад СССР, я, как и масса других мало-мальски известных участников тех событий, подробно описал в своей книге «Избавление от КГБ», изданной в 1992 году. Так что «литературы» о путче более чем достаточно. Множить ее не имеет никакого смысла.
Уникальная ситуация, где законы заменялись энтузиазмом, здравый смысл – «демократической целесообразностью», трезвый анализ – дешевым оптимизмом, вновь вынесла меня из пучины бездействия на вершину власти. Госсоветом, состоящим из президентов всех союзных республик, мне было поручено возглавить (для того чтобы реформировать) главного организатора путча – Комитет государственной безопасности СССР.
Об этом не столь уж важном событии я уже рассказал в предыдущей главе. Здесь же проследим за последними днями Союза.
Это были дни, беспрецедентные по драматизму. сентября, в воскресенье, М.С. Горбачев собрал первый раз группу людей, которая позже будет названа Политсоветом. В Кремле, в Ореховой комнате, рассаживались вокруг овального стола: Г. Попов, Ю. Рыжов, А. Собчак, А. Яковлев, Е. Яковлев, Г. Шахназаров, Г. Ревенко, И. Лаптев. Речь шла о предстоящем съезде народных депутатов. Я был поражен общей беспомощностью. И своей, конечно, тоже. Позиция каждого, кто считал нужным ее выразить, была ясна, но механизмов реализации предложений не было. Не было достоверной информации и прогноза. Вопросы повисали в воздухе. Соберутся депутаты или нет? Кого не будет? Сорвут съезд? Потребуют отставки президента? Самому подать в отставку? Кому вести съезд? Какой доклад? Чей? Какова позиция России? Плохо, что опять «их» здесь нет. Какие документы можно предложить съезду?
