— Такое же грязное? — Я спрашивал сочувствующе, как сострадающий друг.
— Естественно. Письма такого рода всегда грязные. Бред сумасшедшего! Я прочла несколько слов, поняла, что это такое, и тут же бросила письмо в корзинку для мусора.
— А вы не подумали о том, чтобы отнести его в полицию?
— Тогда — нет. Чем меньше слухов, тем лучше, подумала я тогда.
Что-то внутри меня подмывало сказать: «Нет дыма без огня!» — но я сдержался.
Я спросил Айми, не знает ли она, как смерть матери отразится на финансовых делах Меган. Не окажется ли девушка вынуждена зарабатывать на жизнь?
— По-моему, ей кое-что оставила бабушка, и уж конечно, Дик не выгонит ее из дома. Но для нее было бы гораздо лучше чем-нибудь заняться, а не вести растительную жизнь, как сейчас.
— Ну, я бы сказал, что Меган сейчас в таком возрасте, когда девушкам хочется радоваться жизни, а не работать.
Айми покраснела и резко сказала:
— Вы — как все мужчины: вам противна мысль о работающих женщинах. Вам кажется невозможным, чтобы женщине хотелось заняться делом. Это казалось невозможным и моим родителям. Я так хотела выучиться на врача! Они отказались платить за мое учение. Но они с готовностью платили за Оуэна. А еще неизвестно — может быть, я стала бы лучшим врачом, чем брат…
— Простите, — сказал я. — Все зависело от вашего упорства. Когда кто-то хочет добиться чего-то…
Она быстро перебила меня:
— О, я всем довольна сейчас. У меня масса возможностей приложить силы. Моя жизнь полна дел. Я одна из самых счастливых в Лимстоке. Есть чем заняться. Но я сражаюсь с глупым старомодным предрассудком, что место женщины — в доме.
— Простите, если я вас чем-то обидел, — сказал я. Я и не предполагал в Айми Гриффитс подобного неистовства.
Глава 3
Симмингтона я встретил в городке в тот же день, позже.
— Ничего, если Меган побудет у нас немного? — спросил я. — Джоанне нужна компания — ей очень одиноко иной раз без всех ее старых друзей.
— О… э… Меган? О да, это очень мило с вашей стороны.
Я почувствовал к Симмингтону отвращение, которое потом не мог уже преодолеть. Совершенно очевидно было, что он начисто забыл о Меган. Я бы еще мог понять, если бы он не любил девушку, — мужчины частенько ревниво относятся к детям своих жен от предыдущих браков, — но этого не было; он просто с трудом замечал ее. Он думал о ней даже меньше, чем обычно думают о собаке, живущей в доме. То есть собаку замечают хотя бы тогда, когда о нее спотыкаются, и тут же принимаются ругать ее и проклинать или же погладят ее — когда она окажется достаточно близко для этого. Меня очень раздражало полное равнодушие Симмингтона к приемной дочери.
Я спросил:
— Какие у вас планы относительно Меган?
— Меган? — Он выглядел весьма озадаченным. — Ну, она будет жить дома. Я хочу сказать — естественно, это же ее дом.
Моя бабушка, очень меня любившая, частенько напевала под гитару старомодные песенки. Одна из них, как я помнил, заканчивалась так:
Девица моя, не забудь меня,
Без дома и доли я,
Нет места мне и в краю родном,
Живу лишь в сердце твоем.
Я пошел домой, напевая эту песню.
Эмили Бэртон пришла сразу после того, как стол прибрали после чая. Она хотела поговорить о саде. Мы гуляли в саду с полчаса. Затем вернулись в дом.
Войдя, она спросила, понизив голос:
— Я надеюсь, что это дитя… что она не слишком потрясена всем этим?
— Смертью ее матери, вы хотите сказать?
— Да, конечно. Но я скорее имела в виду то… то нехорошее, что произошло прежде.
Я был озадачен. Мне хотелось понять чувства мисс Бэртон.
— Что вы думаете обо всем этом? Что это — правда?
— О, нет, нет, безусловно, нет. Я совершенно уверена, что миссис Симмингтон никогда… что она не могла… — Маленькая Эмили Бэртон порозовела и сконфузилась. — Совершеннейшая неправда — хотя, конечно, это может быть карой.
— Карой? — изумленно переспросил я.
Эмили Бэртон была такая розовая, так похожа на дрезденскую пастушку…
— Я не могу избавиться от чувства, что все эти страшные письма, все горе и страдание, которые они приносят, могут быть посланы с определенной целью.
— Конечно, их посылают с определенной целью, — мрачно сказал я.
— Нет-нет, мистер Бартон, вы меня неправильно поняли. Я говорю не о том заблуждающемся создании, которое их пишет, — это, должно быть, кто-то ужасно одинокий. Я имею в виду, что это допущено Провидением! Чтобы пробудить в нас ощущение нашего несовершенства.
— Наверное, — сказал я, — Всемогущий мог бы выбрать более привлекательное орудие.
Мисс Эмили прошептала, что пути Господни неисповедимы.
— Нет, — сказал я. — Слишком уж сильна в нас склонность приписывать Господу то зло, которое человек творит по своей воле. Я могу еще допустить, что это дьявол. Богу нет необходимости наказывать нас, мисс Бэртон. Мы так часто наказываем себя сами.
— Я не в состоянии понять: почему люди хотят совершать подобные поступки?
Я пожал плечами:
— Уродливый склад ума.
— Это кажется весьма печальным.
— Это не кажется мне печальным. Это кажется мне истинным проклятьем. И я не намерен извиняться за это слово. Я хотел сказать именно это.
Краска отлила от щек мисс Бэртон. Они побелели.
— Но почему, мистер Бартон, почему? Что за удовольствие может кто бы то ни было получить от такого?
— Ни вам, ни мне тут ничего не понять, и слава богу.
Эмили Бэртон понизила голос:
— Ничего подобного здесь никогда прежде не случалось — никогда на моей памяти. Здесь всегда было такое счастливое маленькое селение. Что бы сказала моя дорогая матушка? Да, следует быть благодарной богу, что она избежала всего этого.
Я подумал, что, судя по тому, что я слышал, старая миссис Бэртон была достаточно крепкой и вполне способной наслаждаться подобной сенсацией.
Эмили продолжала:
— Все это глубоко огорчает меня.
— А вы не… э-э… вы сами не получали писем?
Она густо покраснела.
— О нет… о нет, конечно. О! Это было бы ужасно!
Я поспешно извинился, но все же она ушла очень расстроенной.
Я проводил ее и вернулся в дом. Джоанна стояла в столовой, возле камина, который только что разожгли, поскольку вечера были все еще холодноваты. Она держала в руках вскрытое письмо.
